легкому комарику, а потом пошлет одним точным броском между двух вбитых палок.
А еще бывает, что вчерашняя мокроносая, тощая девчонка вдруг на одно короткое лето расцветет махровым шиповником, втиснет новые грудки в канареечно-желтую майку и пройдет, по-женски качая бедрами, по грязному настилу центральной улицы: нос задран к небу, сиськи задраны к небу, маечка обнажает пупок. И все без исключения мужчины, слоняющиеся по улице или стоящие у порогов своих домов, с восхищением оглядят ее с головы до ног, сложат горстью пальцы правой руки, поцелуют их и пробормочут: «Эй-е-е-ех…»
Бывает, кто-то выигрывает в лотерее счастливый билет, бывает, что слабая, но любимая футбольная команда вырывается вперед и побеждает на чемпионате. Бывает, что Святая Инесса вдруг взглянет с небес на землю и услышит молитвы скорбящих и поможет им, и даже иногда бывает, что брошенный на чужие провода электрический кабель в течение нескольких лет дает людям свет.
Но главное чудо состоит в том, что люди фавел выжимают капли счастья из любого события, помнят о них годами, слагают легенды. Гол, забитый тощим пацаненком, на много месяцев станет любимой темой их разговоров. Годы спустя, когда юная красавица превратится в толстую сутулую старуху тридцати с лишним лет, обвешанную детьми, соседи, вздыхая, будут вспоминать девочку в солнечной футболке. Люди фавел — мастера коллекционировать счастье. Несмотря ни на что, они ЖДУТ его.
А вот сеньор Вальдес не ожидал счастья, когда стоял в своей ванной комнате перед длинным, в человеческий рост, запотевшим зеркалом. У сеньора Вальдеса были гораздо более скромные жизненные устремления. Он всегда настаивал на том, чтобы зеркала в ванной были очищены от потеков мыла, чтобы краны блестели, белые полотенца приятно пахли, чтобы его английская зубная щетка всегда стояла на своем месте, так же как и шампуни, бритва и одеколон. Он привык к такому порядку вещей, но он вовсе не думал, что этот привычный порядок сделает его счастливым. Даже в такой день, как сегодня, стоя под сильной струей воды именно той температуры, к какой он привык, да еще не один, а в компании прекрасной девушки с умопомрачительной грудью, слившись с ней в последнем безумном всплеске страсти после непрекращающегося двухдневного безумства, он не ожидал, что это сделает его счастливым. И все же он был счастлив.
Так стоял он, прижимая Катерину, вдыхая запах ее волос, вжимаясь носом в то особенное, отчетливо-карамельное место у нее на шее, иногда покусывая за мочку уха, чтобы заставить ее хихикать и вырываться. Он наслаждался новым выражением ее лица, лукавой полуулыбкой, с которой она смотрела в зеркало, то встречаясь с ним взглядом, то отводя глаза подобно мастеру кабесео. И он чувствовал себя абсолютно счастливым. Это открытие потрясло его.
Конечно, сеньор Вальдес и раньше занимался сексом, стоя под душем, с разными женщинами и девушками, но с Катериной это было словно впервые.
Он только на секунду задумался, в первый ли раз она занимается этим в душе, но сразу одернул себя: это было неважно, как то, что происходило у него с девушками дома мадам Оттавио, хотя совершенно не так, как с теми девушками.
Просто это не имело значения. Катерина сделала так, что это не имело значения.
Она вывернулась из его объятий, немного отстранилась, хитро прищурившись, ожидая, что он продолжит игру. Сеньор Вальдес не пошевелился, и тогда она со счастливым смешком прижалась к его мокрому животу, поднялась на цыпочки, обняла за шею и поцеловала, уже не глядя в зеркало, не заботясь о том, как выглядит, просто наслаждаясь прикосновением тела к телу.
— А ну-ка перестань, — строго сказал он. — Я тебе не какой-нибудь молоденький жеребец.
— О нет, мой Чиано. О нет, о нет! — Она провела рукой по его груди, и сеньор Вальдес почувствовал, как его тело немедленно встрепенулось ей в ответ.
Катерина с чувством поцеловала его в рот.
— Ты прекрасен. Ты знаешь об этом? В тебе все прекрасно. Даже это, — еще один поцелуй. — И это!
— Даже что?
— Даже этот шрам на губе.
— У меня что-то прилипло к губе? — Сеньор Вальдес подошел к зеркалу и потер лицо пальцем. будто искал на лице несмытую зубную пасту или кляксу застывшей мыльной пены.
Катерина просунула голову ему под мышку.
— Нет же, глупенький. Вот здесь. — Она опять поцеловала его в верхнюю губу, слегка прикусив для наглядности. — Ну вот, смотри! — ноготком она провела коротенькую подковообразную линию у него под носом. — Даже твой шрамик прекрасен. Откуда он?
Сеньор Вальдес изучал себя в зеркале.
— У меня нет никакого шрама, — сказал он.
— Есть вот тут, совсем крошечный.
— Нет.
— Чиано, не глупи. Его почти не видно. Не думай, что он портит твою идеальную физиономию.
— Но у меня нет шрама.
— Чиано!
— Да о чем ты? У меня в жизни не было никаких шрамов.
— Ладно, нет — так нет. — Теперь она говорила холодно.
— У меня нет шрама!
— Слушай, все знают, что у Л. Э. Вальдеса шрам на губе.
— Нет шрама!
— Да он же на всех твоих фотографиях. На всех экземплярах книг — а их миллионы, — разбросанных по всем частям света!
— Зачем ты так говоришь? Это же неправда.
— Ну ладно, думай как знаешь.
— Нет у меня никакого шрама. И не было. Я бы знал об этом. Разве нет? Я мог бы придумать про него историю. Атаку пираний, например, или как я убегал от ревнивого мужа и напоролся на забор, или как спас ватагу сирот из когтей ягуара.
— Прекрасно!
— Ноу меня нет шрама.
— Чиано, я иду одеваться.
Он не слышал ее. Пока Катерина искала свое белье, сначала на стуле, потом под кроватью, потом среди вороха скомканных простыней, сеньор Вальдес стоял перед зеркалом как в трансе, уставившись на свое лицо. Она натягивала джинсы, а он тер пальцами верхнюю губу. Она сидела на кровати, натягивая тенниски, заправляя в ушки грязные шнурки, а он снова и снова протирал затуманенную дыханием поверхность зеркала и вглядывался в свое изображение.
Она сказала:
— Ну все, я пошла.
Он ничего не ответил.
— Я сказала, что ухожу, — Катерина помедлила у двери. — Ты мне позвонишь?
— Да, — сказал он рассеянно. — Да, конечно.
— Правда, позвонишь? Обещаешь?
— Конечно. Обещаю.
Она продолжала стоять в прихожей — одна.
— Может быть, увидимся в университете?
Дверь захлопнулась, и сеньор Вальдес от неожиданности подпрыгнул. Голый, он прошел по пустой квартире и взял с полки «Убийства на мосту Сан-Мигель». Открыв заднюю страницу, пристально вгляделся в свой портрет. Шрама не было.
Ну да, это был точно он, скорее