а о деле.
Витвицкий помолчал, кивнул:
— Спасибо за совет, Олег Николаевич.
* * *
Полчаса спустя Витвицкий уже беседовал с двумя майорами из инспекции по личному составу. Впрочем, беседа больше напоминала допрос. Витвицкого вся эта ситуация сильно нервировала, и он хотел как можно скорее закончить разговор, но «товарищи майоры» никуда не торопились.
— Виталий Иннокентьевич, в начале работы вашей межведомственной группы вы много времени проводили в архивах, — говорил первый.
— Что значит «проводил»? — пожал плечами Витвицкий. — Я там работал…
— По чьей инициативе? — быстро спросил второй майор.
Витвицкий перевел взгляд с одного инспектора на другого, нахмурился.
— Что значит «по чьей инициативе»? Не очень понимаю вопрос.
— Кто вас туда послал? — уточнил первый майор.
Витвицкий снова вынужденно перевел взгляд с одного инспектора на другого, припоминая, что такая схема называется «перекрестный допрос».
— У вас же на руках документы. Там должен быть приказ начальника группы…
— Мы знаем, где и что должно быть, — жестко оборвал его второй. — Отвечайте, пожалуйста, на вопрос, иначе мне придется поставить отметку в графе «Уклоняется от прямых ответов». Вы понимаете, что это значит в вашем случае?
И опять Витвицкий вынужден поворачивать голову.
— Да в каком «вашем» случае? — разозлился он. — Вы что, меня в чем-то подозреваете? Если да — предъявите обвинение! Я, в конце концов, тоже знаю законы.
— Вот именно что «тоже»… — хмыкнул второй майор.
Витвицкий опустил голову, перестав следить глазами за инспекторами.
— Вернемся к нашим вопросам. Итак, вы работали в архиве. Вы выносили оттуда какие-либо документы? — спросил первый.
— Что?! — вскинулся Витвицкий. — Нет, конечно. Это же должностное преступление. Только копии для работы.
— Кому вы передавали эти копии?
— Да много кому… Эксперту Некрасову, например.
Майоры переглянулись, второй сделал пометку, кивнул:
— То есть человеку, не входящему в группу и не имеющему допуска. А вам известно, что это нарушение внутреннего документооборота?
— Причем грубейшее нарушение, — подхватил второй.
Витвицкий еще ниже опустил голову и ничего не ответил.
Часть VI
1992 год
Чикатило ходил по камере, напряженно размышляя о своем положении. Он то и дело посматривал на лампочку под потолком, словно бы ожидая, что увидит там петлю. Затем взгляд Чикатило упал на раковину. Он подошел, открыл воду, намочил руки, встряхнул.
В двери заскрежетал ключ — за Чикатило пришли. Он замер, не поворачиваясь к двери. Губы тряслись, руки ходили ходуном.
— Подсудимый Чикатило, на выход! — без эмоций произнес начальник конвоя.
Взгляд Чикатило упал на брусочек мыла на краю раковины. Он быстрым движением схватил мыло, отломил кусочек и сунул в рот, после чего повернулся и пошел к двери, заложив руки за спину.
* * *
Овсянникова за пару дней, проведенных в больнице, стала чувствовать себя намного лучше. Она лежала в палате одна, на тумбочке в банке с водой стоял букет цветов, рядом высилась гора фруктов, сладости, банка сока — коллеги не забывали навещать Ирину.
В палату вошел Витвицкий.
— Здравствуй.
Овсянникова с трудом улыбнулась разбитыми губами. Витвицкий сел рядом, посмотрел на сок, апельсины, цветы, выпечку на тумбочке. Овсянникова перехватила его взгляд.
— Это ребята заходили. Вот, принесли…
— А я прямо с допроса, без ничего… — виновато развел руками Витвицкий.
— И слава богу, мне этого на год хватит, — Ирина говорила тихо, с трудом.
— Шутишь — это хороший признак! — улыбнулся Витвицкий.
— Виталий, я сегодня ночью никак не могла уснуть, все думала… — перебила его Овсянникова. — Ты мог бы посмотреть в деле об убийстве…
— Не мог бы! Меня отстранили от работы! — почти выкрикнул Витвицкий, но тут же спохватился. — Извини. Не хотел говорить… Просто… В отношении меня инициировано служебное расследование.
— А я… я потеряла ребенка, — тихо и горько сказала Ирина.
Витвицкий посмотрел на Овсянникову с жалостью и сочувствием, снял дрожащей рукой очки, снова надел, опять снял…
— Ира… — он помолчал и вдруг рассердился. — Это потому, что ты меня не послушала! Я же говорил, не нужно этих ночных дежурств!
Овсянникова приподнялась на локте, прохрипела в ответ:
— Ты вообще слышишь, что говоришь? Да я, может быть, подобралась к нему ближе всех! Была в одном шаге! А ты обвиняешь меня… — Она заплакала. — Меня, а не его!
Наступила звенящая тишина. Овсянникова уткнулась лицом в подушку, плечи ее вздрагивали.
— Я хочу, чтобы ты уволилась из органов, — тихо сказал Витвицкий. — Ты слышишь? — Он сделал паузу и закончил. — Я боюсь тебя потерять.
Овсянникова оторвала мокрое от слез лицо от подушки. В ее глазах была злость и даже ненависть.
— «Я хочу», «я боюсь»… — Она закашлялась, но быстро совладала с собой и с необычайным напором продолжила. — «Я», «я», «я»… А меня ты спросил?! Обо мне подумал?! Виталик нашел себе любимую игрушку и боится ее потерять, да? Как в детском садике, да?! А это не садик, это жизнь! Это он убил нашего ребенка… Он убивает детей даже на расстоянии. Я уснуть теперь боюсь… Потому что, когда засыпаю, слышу, как он плачет!
Витвицкий, раздавленный этим эмоциональным напором, непонимающе моргал.
— Кто плачет, Ира?
Овсянникова осеклась, откинулась на подушку, закрыла глаза.
— Уходи, — тихо сказала она.
1992 год
Чикатило сидел в клетке, подслеповато щурясь, и слушал судью. В зале было битком народу и еще больше прессы и камер.
— …И рассмотрев все обстоятельства дела, суд вынес приговор в отношении гражданина Чикатило Андрея Романовича… — звучно читал судья, не глядя по сторонам.
Чикатило внимательно посмотрел на судью, затем перевел взгляд на объективы камер, и губы его растянулись в некоем подобии улыбки. Чикатило украдкой начал жевать мыло, которое держал все это время за щекой.
— Подсудимый, встаньте! — голос судьи зазвенел. — Сейчас будет оглашен приговор по вашему делу…
Чикатило встал, покачнулся, ухватился за прутья решетки, прижался к ним и закричал:
— Я узник совести! Сообщите в ООН! Свободная пресса, я обращаюсь к вам! — он тут же перешел на украинский: — Передайте в канадське посольство і українську діаспору, що тут безвинно засуджують хвору людину…
— Подсудимый! Прекратите! Немедленно прекратите! — рявкнул судья.
Но Чикатило было уже не остановить. Он бился в клетке, на губах выступила мыльная пена, словно у него начался эпилептический приступ. Тряся решетку, он орал на весь зал:
— Пусть весь мир знает — проклятые русские осуждают даже больных! Свободная пресса, призываю вас вмешаться! Нехай весь світ знає — прокляті москали засуджують навіть хворих! Вільна преса, закликаю вас втрутитися!
По знаку судьи охрана начала отпирать клетку. Чикатило упал, задергался, весь рот у него был в пене.
Молоденькая журналистка не выдержала и закричала:
— Человеку плохо!