не спустились со спардека. Витюня выпил кружку компота и тут же вновь поднялся на ходовой мостик.
На трапе показался Леха. Лицо у него было потное и разобиженное.
— Шо мне, весь обед за борт выбрасывать? — разозлился Леха.
— Не вздумай и вправду выбрасывать! Сам знаешь, кумань на исходе. А потом лапу сосать будем? — донесся снизу окрик Зотыча. Старый рыбак зорко стоял на страже общественного продовольствия, потому что забота о «кумани» была вверена бригадой ему.
— Ничего, Леха, — успокаивал кока Витюня, — спадет жара, все полопаем... Может, и гости будут. Так ведь, кэп?..
2
Витюня словно в воду глядел, говоря о гостях. Вечером не успели стать на якорь в знакомой уже им бухточке, как со стороны Созопола стал быстро приближаться к ним огонек катера. На сейнере сразу догадались, что это Никола Янчев.
На катере сбавили ход.
— Посигналь! — приказал кэпбриг вахтенному.
Тот три раза моргнул кормовым плафоном. Катерок тут же мягко подвалил под борт осеевского сейнера. Рыбаки не успели закрепить брошенные с катера швартовы, а человек в шляпе и в светлом шерстяном костюме легким прыжком перемахнул на палубу сейнера.
— Здорово, другари! — голос у него был хрипловатый, как у большинства рыбаков, не год и не два побродивших по морю.
Вначале Погожев подумал, что это кто-то другой, а не Янчев. Он представлял его высоким крепышом, с массивным мужественным лицом. По крайней мере, таким сложился он в воображении Погожева по рассказам Осеева. А может, сбили Погожева с толку шляпа и светлый костюм гостя, под которым виднелись белая рубашка с расстегнутой верхней пуговицей и с приспущенным галстуком. Но, увидав, как они с Осеевым тискали друг друга в объятиях — больше не сомневался: это и есть Никола Янчев — друг кэпбрига, прославленный рыбак, депутат Великого собрания Болгарии.
Янчев был среднего роста, худощав. Черты лица тонкие, подвижные. Глаза серые, ясные. Взгляд прямой, быстрый. Лоб высокий, прорезанный глубокими морщинами. Ладони большие и жесткие — ладони рабочего человека.
В каюте кэпбрига Янчев снял пиджак и галстук, еще шире распахнул ворот рубашки и облегченно опустился в кресло.
— Я к вам сюда прямо из Софии, — сказал он, окидывая рыбаков своим быстрым взглядом. — И домой еще не заходил. Петко встретил меня и сказал, что вы здесь...
Янчев говорил по-русски чисто, без акцента. Но дело даже не в том, как говорил он — с акцентом или без акцента: Янчев сразу подкупил Погожева своей неподдельной искренностью, какой-то всеобъемлющей простотой и спокойной деловитостью. Погожев даже не заметил, как они с ним перешли на «ты». Как-то само собой получилось. На какой-то миг Погожеву показалось, что они где-то и когда-то встречались. Но он тут же отогнал эту мысль, как невероятную.
В разговоре выяснилось, что Погожев с Янчевым одногодки.
— Когда же ты успел так поседеть? — спросил Погожев удивленно, кивая на его совершенно белую шевелюру.
— Успел, браток, — сказал Янчев с чуть уловимой грустью в голосе. — Первая седина появилась в пятнадцать. Когда на моих глазах гестаповцы расстреляли отца.
И тут же сменил тему разговора. Он рассказал о старинном обычае болгарских моряков — в бурю откупаться от моря вещами и грузами.
— Так что не удивляйтесь, если к вам в кошелек вместе с рыбой попадет бочонок с вином, — заключил он, улыбаясь.
— О, то, что надо — выпивка и закуска! — подхватил Осеев.
И удивительно, Погожева нисколько не смутило, когда разговор коснулся вчерашнего случая с бутылью вина. Он только рассмеялся и сказал Янчеву:
— Ага, уже наябедничали, значит?
— Доложили. Мол, партийное начальство тут у вас на сейнере строгое. Так что бутыль пришлось убрать. — И, помолчав, добавил: — И правильно. Партия коммунистов любит порядок... Ты с какого года в партии?
Погожев ответил.
— Оказывается, и коммунистами мы с одного года. На фронте вступал? И я — тоже. Когда был в партизанах.
— Где это ты так хорошо русский выучил? — поинтересовался Погожев. — В техникуме?
— Бери намного раньше, — ответил Янчев. — В партизанах. У нас в отряде было несколько человек русских, бежавших из немецкого плена. Я жил с ними в одной землянке, вместе ходили на боевые задания.
«В партизанах? Значит, он может знать тех трех болгар, что они тогда высадили с катера где-то в этих местах», — мелькнуло в голове Погожева. Он уже хотел спросить об этом Янчева, но его опередил Осеев.
— Андрей в Болгарии тоже бывал. Еще в сорок первом, — сказал он о Погожеве, разливая по кружкам принесенный Лехой кофе. — Едва ноги унес отсюда.
— Где это было? — спросил Янчев и пристально посмотрел в лицо Погожеву.
— Где-то в этих местах, — ответил Погожев. — Думаешь, я что-нибудь помню? Называется побывал: всего несколько часов и то ночью.
— Постой, постой, постой?! — губы Янчева нервно дернулись, и он прерывающимся голосом произнес: — Вот это встреча. А я ломаю голову, что-то знакомое? А что? Время, время... Значит, ты и есть тот матросик с катера? Ну, знаешь... — И по-мужицки крепко и неловко стиснул Погожева руками. — Жив! Молодец! Ну молодец! — И он еще раз, уже накоротке притиснул Погожева к себе. — А мы-то с Линой тогда думали... Лина мне все рассказала...
В каюте замешательство, и сам Погожев ничего не понимал толком. И только когда Янчев упомянул имя Лины, — промелькнуло: море, скалы, лес, ночная стрельба и...
— Неужели... — все еще неуверенно прошептал Погожев, — тот парень с пистолетом?
— Точно! Но, как видишь... — И он провел ладонью по седой голове и снова повторил: — Да‑а, время, время... — И тут же воспрянул: — Едем! Немедленно едем к дяде Богомилу. Ты не представляешь, как обрадуется Богомил Тасев! Мечта его жизни — встретиться с теми советскими моряками, что вернули его на родину для борьбы с фашизмом. — Он тут же укротил себя и, загадочно улыбнувшись, решительно заявил: — Нет! Пусть это будет ему подарком к шестидесятилетию.
Двое мужчин старались быть сдержанными и не могли с собой совладать. Они еще и еще