Читать интересную книгу В тесных объятиях традиции. Патриархат и война - Нона Робертовна Шахназарян

вышестоящие офицеры генерального штаба армии. Настал мой черед, и вот прочли мое имя. Весь полк рукоплещет мне. …Он [командующий] пожал мне руку как мужчине [выделено мной — Н. Ш.], поздравил и вручил мне медаль „За отвагу!“. Потом меня поздравил лично заместитель командующего и все вышестоящие офицеры штаба. Все до единого повторяли, что я достойна еще большего». Командир штурмового отряда, где она воевала, признался: «Я считаю, она заслуживает более высокой награды, чем медаль „За отвагу“. „Боевой крест“ как минимум я ожидал».

Тем не менее, почти в каждом высказывании Сатеник относительно оценки обществом ее деятельности в войну сквозит неудовлетворенность, разочарованность, недовольство. Из письма: «Хочу все бросить и уехать в Армению. Звания не дают, не помогают абсолютно ничем. Неделю нахожусь на посту, вторую неделю в полку и следующую неделю на службе… Такое впечатление, что все что я сделала… никому не нужно…». Недовольство это по поводу невнимания со стороны общества заметно и по тому, с каким удовольствием Сатеник согласилась встретиться со мной повторно для дачи интервью о своей военной карьере. Запись в полевом дневнике: «Я оговорила присутствие видеокамеры. Она удовлетворенно закивала, согласилась. Кажется, она испытывает недостаток внимания к себе и рада случаю зафиксировать свою историю». Очевидно поэтому «бумага и ручка ее ничуть не смутили, на вопросы анкетирования она отвечала с готовностью, но проявляла некоторое нетерпение, кажется, из-за обилия информации, которую она обязательно хотела передать мне. Не терпелось перейти к вольной беседе, рассказам о войне и своем участии в ней». Показательно и то, что она попросила меня продублировать видеозапись с ее интервью, пожелав иметь экземпляр для себя. Кассеты попадут в семейный архив, по крайней мере. Так она сможет бороться не только с людьми, которые пересмотрели свое отношение к ней и ее деятельности в войну, но и с собственной памятью, которая давала маленькие сбои уже при интервью в 2001 г., спустя семь лет после перемирия.

Когда я расспрашивала людей о Сатеник, о том, чем она отличилась во время войны, мне отвечали, что «она была любовницей славного и известного во всем Карабахе полевого командира Д.». В лучшем случае, справедливости ради, некоторые женщины неуверенно добавляли, что она была медсестрой во время войны и вытаскивала раненых прямо с поля сражения. Один человек, профессиональный военный, беженец из Азербайджана, тот самый Л. из ее интервью достаточно высоко оценил военные заслуги Сатеник, сказав про нее, что «это очень смелая женщина». Сама Сатеник рассказывала, как маленький мальчик как-то утром (она была в военной форме) встретивший ее по дороге в садик, дернул мать за руку и, смотря завороженным взглядом, произнес — «это та самая Сатеник, мама? Да?»

Есть в этой истории еще один интересный момент — реакция мужчин на мои восторженные высказывания в адрес Сатеник, относительно ее подвигов. У одного из моих друзей (молодой человек 23 лет) была настоящая истерика. Он не хотел признавать за ней никаких заслуг, никакой смелости и героизма, кроме того, что «она была обычной полковой медсестрой, каких было много в войну. Она ничего не решала, от нее ничего не зависело». Во всех рассказах Сатеник он усматривал беспредельное хвастовство и необоснованные амбиции. Он саркастично хохотал, приводя все новые куски из ее рассказов, и призывал своего друга засвидетельствовать свои слова. Что касается его самого, то он, конечно, участвовал в «самых горячих переделках», и это не подлежит сомнению. Ему было 14 лет, когда началась война, и он рассказывал мне в деталях о том, как носил 40 литровые бидоны с едой для солдат на пост на вершине горы. Причем это были не просто восхождения с «отягощением», гора интенсивно обстреливалась из самых различных видов оружия. Мы ходили небольшой группой на эту самую гору, занятие действительно не из легких. И все же, какие чувства говорили в нем? Откровенно сексистские речи можно было слышать здесь повсеместно. Я постоянно натыкалась на «традиционную» риторику, согласно которой участие женщин, каким бы действенным оно ни было, всегда было подконтрольно мужчинам и носило исключительно вспомогательный характер. Амбивалентность отношения к женщинам, активно участвовавшим в войне, заключается также в их жестком разграничении по роду этого участия. Большим признанием и почетом пользуются женщины, которые, «не выпали» из своих гендерных ролей, например, не жалея себя, пекли хлеб для солдат на постах днем и ночью[242]. Эти женщины отмечены вниманием правительства и имеют все существующие льготы, и в этих случаях ни о каком кризисе гендерной идентичности не идет речи.

Не вызывает сомнения то, что как мужчины, так и женщины воспринимают реальность, преломляя её в призме гендерных измерений. Образ воина, защитника Отечества привычно воспринимается всегда в маскулинных чертах. И в том, что этот образ приобретал, хоть изредка женские силуэты, усматривалась угроза мужскому доминированию. Отрицая заслуги женщин в войне, мужчины подсознательно оберегают основания собственной власти: почему же они расположены «сверху», если женщина может справиться со всем тем, чем мужчина, даже войной. Самим своим военным опытом она демифологизирует функцию «защитника», демистифицирует образ воина, снимая покровы таинственности и монополистской компетентности, сводя на «нет» укорененные «интерпретации» власти. Этническая война в этом смысле также и гендерная война, поскольку «общественная власть этих движений стремится установить или защитить (среди прочего) гендерную власть»[243]. Режимы, которые в результате устанавливаются — это в том числе гендерные режимы (за исключением редких примеров: помощник президента Нагорно-Карабахской Республики — женщина-воин Жанна Галстян). В обыденном массовом сознании такие женщины просто «выскочки», которые отошли от принятых норм. Взгляд на это, как уже отмечалось, резко меняется и полярно отличается в условиях войны и мира. Этот конфликт частично разрешается маргинализацией (здесь слово «маргинализация» используется в значении фронтирности, нахождения на стыке) таких женщин, их «уравнением» в правах с мужчинами. Они могут материться и выпивать как мужчины и вместе с мужчинами. Их восхищенно называют в порядке высшей похвалы tyghamard-kyneg (диалектн.), что буквально означает мужчина-женщина[244]. Но в то же время она уже не рассматривается как женщина[245], поскольку не вписывается в систему гендерных ценностей изучаемого общества. Как это видно из текста, в описанной ситуации меньше всего выигрывает женщина. Она платит слишком дорогую цену за «честь» быть принятой в «мужское братство», притом на правах его не совсем полноценного члена. Из привилегированного эротического объекта, объекта желания, которой является женщина в традиционных, культурах[246], она переходит в позицию субъекта, утрачивая свою социальную позицию женщины — а именно пассивную позицию. Основная функция женской пассивности в том и