Читать интересную книгу Введение в изучение св. Григория Паламы - Иоанн Мейендорф

Символизм Варлаама. Христианская реальность, основывающаяся на историческом факте, который в корне изменил естественные условия познания Бога, является для св. Григория Паламы существенным доводом против номинализма его противников. Выше мы увидели, что весь спор с Варлаамом имел своим началом сдержанное отношение калабрийского философа к любой концепции сверхъестественного познания Бога: по его мнению, оно не может существенно отличаться от естественного познания существ. Из этого следовало, что для познания Бога человек должен созерцать творение и путем дедукции восходить к Первопричине; однако Варлаам и его сторонники не смогли бы долго считаться истинно православными в Византии, если бы они не признали, что пришествие Христа и церковная реальность принесли новые средства познания; поэтому они охотно соглашались, что таинства Церкви, мистический опыт святых и чудесные богоявления, связанные с Воплощением, ставят нас в соприкосновение с Божественной реальностью, но лишь в качестве умопостигаемых символов. Впрочем, они могли ссылаться (особенно в том, что касается Евхаристии) на авторитет Псевдо–Дионисия, который «тоже вышел за рамки реализма в понимании таинств и сделал из этого реализма символ умопостижимого соединения, которое он должен вызывать и которому должен способствовать». Если Варлаам, кажется, и не касался непосредственно вопроса о таинствах, он тем не менее твердо придерживался мысли платонизма, что способность воображения — единственно возможная связь между Божественным и телом и что соединение с Богом в конечном счете может быть только умственным или символическим. Поэтому свет, который ученики Христа узрели на Фаворе, был «чувственным светом, видимым посредством воздуха, явившегося, чтобы произвести изумление, и тут же скрывшегося; его называют Божеством в качестве символа Божества»; если же от этого истолкования отказаться, как от слишком материального, Калабриец не видит иного выхода, кроме как считать этот свет «воображаемым», и в этом случае речь идет о видении, «низшем, нежели разумение». В богослужении Церкви Варлаам также видел не более чем символическое средство достичь «нематериальных первообразов». Таким образом, калабрийский философ во всем был учеником Псевдо–Дионисия, которого он обильно цитировал, и когда св. Григорий Палама упрекает своего противника в том, что его символизм заимствован из «эллинских наук», он фактически критикует самого Ареопагита( [197]). Далее мы увидим, в каком смысле св. Григорий согласился употреблять слово «символ» и прилагать его к реальности христианства.

Тени и «телесные образы». Позднейшие противники св. Григория Акиндин и Никифор Григора приняли символизм Варлаама. По мнению Акиндина, любое видение апостолов или пророков по необходимости было символом; даже самих ангелов Ветхого и Нового Завета можно рассматривать только символически; что же касается видений Бога, о которых говорит Евангелие, то они могли иметь место лишь посредством чего–то материального — образа или символического явления, каковы огонь, свет, облако или голубь. Эти символы и образы явно тварны, утверждал Акиндин, св. Григорий Палама и его ученики поклоняются тварям. Те же мысли выходили и из–под пера Никифора Григоры, «Общепринятый догмат Церкви, — пишет он, — полученный нами от Господа и Спасителя нашего Иисуса Христа и Его учеников, состоит в том, что Бога видеть невозможно, разве что посредством телесных символов и образов.» Фаворский свет, по его мнению, был «образным и символическим явлением нетварного Божества.» Видение лицом к лицу можно усмотреть лишь как сеннописание в загадочных возвещениях.

Мы так долго задержались на этих антипаламитских цитатах, количество которых нетрудно умножить, только для того, чтобы яснее показать опасность, которую представляло для византийского христианства номиналистическое богословие: его влияние ощущалось в то время в самых разных областях религиозной и интеллектуальной жизни. В искусстве, как и в религиозной мысли, развился вкус к символизму, который, будучи одной из главных особенностей знаменитого «Палеологовского Возрождения», тем не менее искажал традиционно реалистическое учение о святых иконах; Трулльский собор (правило 82) некогда запретил изображать Христа в виде агнца, утверждая, что после Воплощения у христиан нет больше надобности в символах и «тенях», ибо сама Реальность явилась им; но в XIII и XIV веках византийское искусство пережило такой расцвет символизма, что в нем нельзя не увидеть следствия гуманистического Возрождения( [198]). Некоторые богословы доводили положения Псевдо–Дионисия до крайности и сочиняли целые трактаты, чтобы доказать чисто символический характер Евхаристии( [199])[ [200]]. Это было движение, очень похожее на то, которое породило на Западе идеи Уильяма Оккама и привело, в частности, к протестантизму.

Псевдо–Дионисий. Именно против этого образа мышления и возражал св. Григорий Палама, отказавшийся рассматривать отношения между Богом и человеком после Воплощения в рамках дуалистической модели мира, в которой «там» остается «пространственно» недосягаемым для материального «здесь» и открывается ему только посредством тварных символов. Однако учитель безмолвия постоянно наталкивался на цитаты из Псевдо–Дионисия, которые приводили против него его оппоненты… Из–за этого св. Григорий, постоянно использовавший произведения Ареопагита (внося, впрочем, в них вслед за св. Максимом христологическую поправку[ [201]]), в конце концов оказался в столь явном противостоянии ему, что вынужден был прибегнуть к весьма искусственному истолкованию, чтобы не подвергать прямой критике столь почтенный авторитет; на самом же деле, вносимая св. Григорием христологическая поправка совершенно меняет всю структуру мышления Дионисия. Это относится, в частности, к учению о иерархиях[ [202]]. Известно, что для Дионисия порядок иерархий составляет необходимое и всеобщее посредство передачи Божественного prOodoj («исхождения»)[ [203]]: «Сам Иисус, пресущественная Причина пренебесных сущностей, соблаговолив принять человеческий зрак без изменения Своей собственной природы, никоим образом не отошел от доброго чина, который Он Сам установил и выбрал для рода человеческого, но смиренно подчинился формам, переданным ангелами от Бога Отца»; как примеры такого «подчинения» Дионисий приводит явления архангела Гавриила Захарии, Деве Марии, Иосифу, доказывая тем, что «сначала ангелы были посвящены в божественную тайну человеколюбия Иисуса.» Таким образом, Воплощение совершенно не затрагивает мир иерархий и не дарует непосредственного причастия Божественной жизни, а только устанавливает «церковную» иерархию, образ иерархии «небесной»: ведь Христос в разных качествах (там — как Бог, здесь — как человек) является Главой обеих иерархий[ [204]].

Достаточно прочесть один отрывок из св. Григория Паламы, чтобы убедиться, что его мысль отклоняется от мысли Дионисия именно в пункте, определенном О. Кульманом: замкнутый и «анагогический» мир Дионисия св. Григорий заменяет богословием истории. Дионисиевы иерархии сохраняются — св. Григорий не может совершенно отказать в доверии тому, кого вместе со своими современниками считал учеником ап. Павла и одним из величайших Отцов Церкви, — но только в естественном порядке, ибо Христос принес возможность непосредственного видения Бога. Отвечая ссылавшемуся на Дионисия Варлааму, св. Григорий Палама пишет: «Раз в свете Отца мы Духом видим Сына как свет, непосредственное соединение с Богом и дар света доступны нам и без посредничества ангелов, даже если философ этот [Варлаам] с этим не согласен и думает, что таково учение Дионисия Великого…» Тут происходит весьма произвольное толкование Ареопагита, лишающее Небесную иерархию ее всеобщего характера. «Открывая нам происхождение ангельских имен, — пишет учитель безмолвия, — он [Дионисий], действительно, говорит, что их посредничеством нам являются многие видения, но он не говорит, что это относится ко всем самоприходящим видениям и что всякое соединение и всякое сияние происходят их посредничеством.» Приведя несколько мест, в которых Дионисий упоминает озарения, но не сообщает явно об иерархиях, св. Григорий Палама говорит о Марии: «Девоматерь была посвящена ангелом в тайну того, каким образом Она зачнет Бога и родит Его по плоти, но ведь не посредничеством ангела осуществилось Ее соединение с Богом.» И св. Григорий приходит к заключению, которое фактически противоречит Дионисию, в частности, в том, что касается Гавриила: «Господь господствующих не подчинен законам творения. Вот почему, по нашему святому преданию, Гавриил первым и единственным посвящяется в тайну неизреченного истощания Слова, хотя он и не принадлежит к ангельскому чину, занимающему первое место непосредственно рядом с Богом( [205]). Начало нового творения само должно было быть новым, ибо Тот, Кто Себе умалил до нас (Фил. 2, 7), сотворил вся нова (Откр. 21, 5). Поэтому–то, как говорит св. Кирилл, восходя на небо, Он делает просветителями высших воинств ангелов подначального чина: более близкие к миру подначальные ангелы отдают приказания и открывают своим начальникам необходимость поднять врата вечныя (Пс. 23, 7 и 9), дабы мог войти, и вознестись, и воссесть превыше всякаго начальства и власти (Еф. 1, 21) Тот, Кто по Своему неизреченному человеколюбию облекся в плоть. Ибо Он есть Господь сил и Царь славы (Пс. 23, 10), обладающий всякой властью, даже властью поставить последних над первыми, когда Он того захочет. Но до явления Бога во плоти ничего подобного ангелы нам не сообщали( [206]), и пророки тоже, кроме тех, кто заранее описывал грядущую благодать; а сейчас, когда она уже явилась, нет нужды, чтобы все совершалось через какое–либо посредничество. И как раз это мы и находим у великого Павла: Да скажется ныне началом и властем на небесных Церковию многоразличная премудрость Божия (Еф. 3, 10). И у Петра, предводителя хора апостолов: Ныне возвестишася вам благовествовавшими вам Духом Святым посланным с небесе, в яже желают ангели проникнути (1 Пет. 1, 12). Так малые стали великими действием благодати, и благопристойный порядок снова сохраняется надежно и, вместе с тем, чудесно».