перила. – После всего, что было.
– Она снова посещала твои сны? С тех пор как…
Он качает головой:
– Нет. Сомневаюсь, что в тот раз она сделала это намеренно. Ее магия бушевала во время ее трансформации, и ее разум зацепился за меня как за способ во всем разобраться. – Он взъерошивает свои кудри. – Похоже, Себастьян действительно любит ее, даже несмотря на то что обманул.
– Да, ну что ж… как будто наша любовь всегда совпадала с нашими планами, – говорит Прета, и Финн хмыкает в знак согласия. – Мне нужно идти, – добавляет она. – Мне нужно попрощаться с женщиной, которую я люблю, и притвориться, что я с удовольствием буду спать одна, зная, что мы с ней находимся под одной крышей.
Финн выгибает бровь.
– Тебе не обязательно спать одной, – мягко говорит он. – У Амиры есть свои покои. Все знают, что она с радостью освободила бы для тебя место в своей постели.
Прета закрывает глаза и тяжело сглатывает.
– Я давно решила, что уж лучше буду одинокой и несчастной, чем стану ее любовницей. Не могу винить того, кто сделает другой выбор, но для меня… этого было бы недостаточно. Несправедливо заключать сделку, из-за которой я буду чувствовать злость и горечь по отношению к ней и моему брату.
Финн в последний раз сжимает ее запястье.
– Спокойной ночи.
После того как Прета уходит, я иду обратно в коридор, жду несколько минут и выхожу из теней. Я делаю глубокий вдох, чувствуя, что снова становлюсь материальной, а затем выхожу к Финну на террасу. Мои сапоги стучат по каменному полу при каждом моем шаге.
– Я и забыл, как прекрасны ночи в этих краях, – говорит он, прежде чем я успеваю объяснить свое присутствие или причины, по которым я пробралась через его руны, – не то чтобы у меня было подходящее объяснение.
Я подхожу к Финну и облокачиваюсь на перила рядом с ним.
– Они потрясающие. Лучше, чем дома?
Его губы кривятся в легкой грустной улыбке.
– Нет. Нет ничего лучше дома.
– Держу пари, тебе не терпится туда вернуться.
Его глаза встречаются с моими, и от настороженности в его взгляде у меня становится тяжело на душе.
– Я очень хочу сделать что-то, что приблизит нас к решению. Сам дворец… – Он качает головой. – Возвращение домой – это всегда эмоциональная трясина, куда я не стремлюсь.
– Почему?
Финн недовольно кривит губы.
– Это неважно. Сейчас важно только получить ответы.
– Ответы?
– Насчет детей. Моего народа. Того, что мы сейчас делаем. Мы – двор в руинах.
И это моя вина.
Я позволяю словам проникнуть в меня, позволяю им осесть, как камням, в моем животе.
– Ты правда думаешь, что Мэб сможет подсказать решение?
Он кивает:
– Я думаю, великая королева пошла бы на многое, чтобы защитить свой двор. В особенности чтобы защитить его от правления Благих.
– И ты бы принял ее решение, если бы это означало, что нужно позволить занять трон кому-то другому? Даже после… всего, что было?
Он сглатывает.
– Хочешь – верь, хочешь – нет, но благополучие моего народа мне дороже моего собственного. А прямо сейчас лучше всего, чтобы выжило королевство. – Он качает головой. – Моя жизнь ничто по сравнению с жизнью целого двора. Если бы я этого не понял и взошел на престол, это был бы позор.
– Тогда ты, наверное, и правда меня презираешь, – тихо говорю я.
Выпрямившись, он медленно поворачивается ко мне.
– Вовсе нет, принцесса.
– Но ты должен. Моя жизнь не ценнее твоей, но мое бьющееся сердце – причина того, что твой двор, как ты говоришь, в руинах.
– Я так не думаю. – Финн поднял голову и снова залюбовался ночным небом. Между нами зависает тяжелая тишина. – Ты готова снова увидеть его? – спрашивает он.
– Я уже его видела.
Финн поднимает бровь.
– Дай угадаю: это было, когда ты попросила его уничтожить лагеря?
Кивнув, я опираюсь на перила и наблюдаю, как вдалеке кружит летучая мышь.
– Станет ли легче? Когда ты вот так заключаешь узы?
Он прищуривается, как будто ответ на мой вопрос скрывается где-то там, в темноте, и ему нужно сосредоточиться, чтобы его увидеть.
– Это трудно?
Я фыркаю.
– Все время отгораживаться от его эмоций? Постоянно отвлекаться от того, что чувствует он, и всегда быть бдительной, чтобы поддерживать мои щиты? – Я вздыхаю. – Трудно. Изнурительно. Да.
Финн хмыкает и сжимает затылок.
– Ты отгораживаешься от своего суженого? Интересно.
Я смотрю на него так пристально, что не могу поверить, что он выдерживает силу этого взгляда.
– Это не твое дело.
– Не думаю, что это должно быть трудно. В идеале это было бы утешением, но вы двое…
– Были обречены с самого начала?
Он усмехается.
– Это сложно. – Он смотрит на свои руки. Рукава его черной туники закатаны до локтей, обнажая сильные предплечья и покрывающие их руны. – Не то чтобы я действительно знал.
Я изучаю татуировки на его руках, а затем те, что выглядывают из-под воротника. Я видела его без рубашки и знаю, что их намного, намного больше – и каждая из них символизирует узы.
– Кто-нибудь из них жив? – спрашиваю я. – Или все они были трибутами, появившимися со времен проклятия?
Он выдыхает.
– Я никогда не видел смысла заключать узы со своими слугами. И, конечно, в момент, когда я заключал узы с трибутами…
– …они умирали, – заканчиваю я. – А что насчет Изабель?
Он вздрагивает.
– Она была первым человеком, которого я убил. – Он говорит так тихо, что я едва различаю слова. – Первым человеком, чья жизненная сила потекла по моим венам.
Я хочу почувствовать отвращение, но в выражении его лица есть что-то такое, что вызывает у меня только соболезнования.
– Но ты любил ее?
Он смотрит мне в глаза. Я вижу в них загнанного зверя.
– Да, – говорит он. – Так что никогда не обманывай себя, думая, что любви достаточно, принцесса. Может быть, там, откуда ты родом, это и правда, но в этом забытом богом месте это не может быть дальше от истины.
Я открываю рот, чтобы возразить ему, но тут на террасу выбегает Кейн.
– Пришли новости из дворца Неблагого двора, – говорит он.
Я крепко зажмуриваюсь. Мне жутко не нравится, что меня прервали. Но в то же самое время я за это благодарна. Хотелось бы мне, чтобы мои чувства к Финну не были такими противоречивыми. Хотелось бы мне считать принца теней просто врагом, как я считала врагом Мордеуса, и двигаться дальше. Но неважно, как сильно я пытаюсь убедить себя, что он ничем не лучше своего злого дяди, мое