не было. Мы решили, что в этой зоне наш транспорт точно искать не будут. А днище и колёса почистим, когда дела закончим. Лучше так, чем рисковать повторной засадой.
После этого мы пешком двинулись в город.
Мне, конечно, хотелось спросить о том, что такого произошло под Харьковым. И что это был за пленник. Но я не стал.
В «теплаках» был полный заряд, но мы всё равно его экономили: включали по очереди, чтобы разведать дорогу.
— Как думаешь, сколько до рассвета? — спросил я шёпотом, глядя на светлеющий восток.
— Часа полтора, — ответил Рубин. — Успеем.
— Надо успеть, — согласился я. — Знаешь… у меня мысль есть. Всё-таки провести эксперимент. Давай захватим одного из них, и…
— Не дадим самоубиться? —хмыкнул Рубин. — Думал об этом. Технически очень сложно. Нам бы самим уйти.
— Сам как думаешь? Что это за дрянь? — спросил я.
Рубин вздохнул.
— Знаешь… поначалу я думал, что это какая-то штуковина, которая заставляет быть послушным. Ну, вроде как сознание отключает или подавляет волю. Это бы многое объяснило.
— Но не всё, — вставил я.
— Не всё, — согласился Рубин. — Поэтому, думаю, дело сложнее.
— Заметил, как он говорил? Предполагалось, что ты останешься в живых после инъекции. И даже… скажем так, условно дееспособен. По крайней мере, способен к общению.
— Да. Мне тоже так показалось.
— Может, это нечто, заставляющее поверить в правоту врага? — предположил я. — Встать на его сторону? Искренне и осознанно?
Рубин почесал подбородок, на котором выросла довольно густая щетина, которая вот-вот должна была стать уже настоящей бородой.
— И самоубиться после этого? — скептически заметил он. — Нет, тоже не думаю. Да и невозможно это: ведь сторона конфликта — это большой комплекс социальных установок. Далеко не монолитный. Да и разница между нами, что бы мы там ни думали, не настолько велика, чтобы её можно было хотя бы точно определить… не говоря о том, что сторон может быть много.
— Да, ерунда какая-то, — согласился я.
— Может, всё проще, — продолжал Рубин. — Скажем, неизлечимая болезнь, заставляющая быть лояльным тому, у кого есть лекарство, облегчающее симптомы.
— Интересная гипотеза, — согласился я. — Но всё равно нелогично: человеку свойственно цепляться за жизнь.
— Если только симптомы не предполагают каких-то особенно жутких мучений…
— Но тогда бы он не говорил так о тебе, — возразил я. — Да и предполагается, что у них есть постоянный или временный антидот. Какое-то лекарство.
— Верно. И снова круг замкнулся, — ответил Рубин и потом, после небольшой паузы, добавил: — Знаешь, уверен: наши разберутся. Надо только образец доставить. Гадать сейчас бесполезно, а захватывать кого-то, допрашивать и проводить эксперименты слишком сложно. Поставим под угрозу основное задание. За такое нас по головке не погладят.
— Мы уже ставим его под угрозу, — заметил я.
— Может быть, — кивнул Рубин. — Но в разумных пределах.
— Ещё он сказал «ждать совсем недолго», — сказал я. — Как думаешь, он реально чего-то такого ожидал? И что бы это могло быть?
— Да пёс его знает! — с некоторым раздражением бросил Рубин. — Это вот вообще уже на сектантство какое-то похоже. Те, с промытыми мозгами, тоже, как правило, чего-то такого ждут: конца света, знамений…
— Знаешь, а в этом что-то есть… странные церемонии… ритуальные убийства…
— Может быть, — кивнул Рубин. Потом немного подумал и добавил: — Сжечь их нафиг, еретиков!
Удивительно, но охрану предполагаемого штаба не усилили. Скорее, даже ослабили: мы нигде не обнаружили даже следов боевиков в чёрных комбезах, которые, судя по всему, были местной элитой. Или же отрядом быстрого реагирования.
Да и стационарные посты оказались укомплектованы не полностью.
Тщательно всё проверив с помощью «теплаков», мы пробрались до самого дома, сначала следуя через парковку, где стояли сгоревшие и разукомплектованные машины, потом через детскую площадку и вдоль соседнего дома.
Подвалов и пожарных лестниц в домах этого проекта не было. Только железные трапы на балконах выше седьмого этажа. Значит, единственный путь попасть внутрь — через подъезд или через одну из квартир.
Когда мы залегли с обратной стороны дома, я внимательно осмотрел окна квартир в «теплаке» и без.
Люди были на пятом, шестом и восьмом этажах. Остальные квартиры, похоже, стояли необитаемыми, или же их использовали время от времени.
Окна первого этажа были сплошь заколочены фанерными щитами. А вот на третьем этаже справа зияло одно разбитое окошко. Я прикинул и решил, что туда вполне можно залезть по бортикам лоджий.
Тихонько пихнув Рубина в плечо, я указал на разбитое окно. Он кивнул в ответ, мол, заметил.
«Пойдём?» — жестом спросил я, указывая на лоджии. Немного поколебавшись, он снова кивнул.
Подтягивания и другие акробатические упражнения дались тяжелее, чем я думал: сказывались недосып и долгое отсутствие нормальной еды. Но мы справились.
Лоджия на третьем этаже была завалена каким-то бытовым хламом. Дверь, ведущая в комнату, была цела. Можно было попытаться проникнуть внутрь через неё, но пришлось бы бить стекло. Поэтому мы решили всё-таки воспользоваться разбитым окном, до которого было всего-то около метра вдоль наружной стены.
Плохо, что разбитое стекло осыпалось не полностью, оставив местами в раме острые осколки. Однако темнота вокруг уже посерела, предвещая скорый рассвет, и опасность было хорошо видно.
Я дотянулся до рамы. Повис на ней, подтянулся. Встал на корточки и аккуратно пролез внутрь. Спрыгнул с широкого подоконника внутри комнаты.
Внутри были следы поспешных сборов или обыска: много хлама навалено на полу, дверцы шкафа открыты. Но в целом всё сохранилось неплохо, что даже удивительно, учитывая разбитое окно.
Я дождался Рубина, после чего открыл дверь комнаты и оказался в коридоре.
Тут вдоль стен стояли штабеля деревянных ящиков. На них не было