горы, бескрайние, непокорные. – Такие, как она, пугливей лани, Мансур. Тут силой и нажимом нельзя… Никак нельзя. – Она понизила голос, словно боялась, что их может кто-то услышать. – Ты вот что. Как закончится всё, снова приходи. Скажи, что мне сейчас сказал. Что обещаешь не стать таким, как ее отец, – ни для нее, ни для ваших детей.
Мансур посмотрел в глаза, качнул головой:
– Думаете, поверит?
– Поживем – увидим… От тебя зависит – как скажешь, так и поверит.
* * *
Бабушку перевели в палату.
Милана оглянулась на дверь, за которой тихо говорили с врачом родители, проскользнула к больничной койке. Ей казалось, что бабушка похудела и потускнела. Кожа на лице и руках, лежавших поверх одеяла, пожелтела и сморщилась, ногтевые пластины потемнели. Грудь тяжело вздымалась при каждом вздохе. Зеленая головка катетера торчала из вены, закрепленная бабочкой-пластырем, от нее тянулся длинный прозрачный провод к капельнице. На запястьях и чуть выше локтя – браслеты-крепления медицинского оборудования: датчики постоянно обновляли цифры, графики медленно ползли вдоль экрана, иногда гудел, включаясь, тонометр. Тогда экраны замирали, мигая электронным сердечком, но запускались вновь, стоило только сдуться широкому «рукаву» на предплечье бабушки.
– Бабуль, ты меня слышишь? – она посмотрела на экраны, надеясь, что график по-киношному подпрыгнет, подсказав, что бабушка на самом деле ее слышит. Но крохотная точка, словно запущенный мячик, мерно подпрыгивала и тут же падала вниз, подчиняясь привычному ритму и биению уставшего сердца.
Милана вздохнула. Осторожно дотронулась до руки бабушки, легонько сжала пальцы. Но график по-прежнему не реагировал.
Девочка, еще раз оглянувшись на дверь, аккуратно, чтобы не повредить закрепленное оборудование, перевернула бабушкину ладонь, пригляделась к кончикам пальцев – в порах застряла не то сажа, не то что-то другое. Но именно этим бабушка испачкалась вечером, именно это Милана нашла на дороге, на месте, где стояла странная незнакомка.
Милана тяжело и порывисто вздохнула, достала из кармана знакомый футлярчик, вынула бабушкины очки. Еще раз прислушавшись к голосам за дверью, решилась – приноровила толстую линзу так, чтобы та ловила солнечный свет, падавший из окна. И лучик, распадающийся на хрупкую полупрозрачную радугу, направила на испачканные пальцы бабушки.
Оранжево-желтый солнечный зайчик прыгнул по одеялу, задержался на коже.
Чернота в порах будто ожила и взбугрилась. Милана видела, как та стала съеживаться, а кожа бабушки – светлеть. Перед глазами Миланы возник листок, который она прятала в банке, – точно так же неведомая болезнь иссушила его, но солнечный луч, попав на листочек, превратил его в прах.
Девочка с ужасом посмотрела в лицо бабушки: «А вдруг бабушка тоже исчезнет?!»
Тонкий пар поднимался от бабушкиной руки. Милана отдернула линзу, отшатнулась.
И вовремя – в палату вернулись родители. Заметив дочь у постели больной с очками в руках, мама удивилась:
– Ты зачем очки принесла?
Милана сбросила оцепенение, пролепетала:
– Вдруг бабушка очнется и захочет почитать?
Она осторожно вернула очки в чехол, положила его на тумбочку рядом с кроватью. Родители сочувственно переглянулись. Мама вздохнула:
– Ох, хорошо бы так и было.
«Должен быть другой выход», – решила Милана, выходя из палаты.
* * *
Через тревожные мысли проникал манящий аромат: сдобное тесто, пережженный сахар, пряности вперемешку со сливочно-терпким вкусом топленого молока и домашнего сыра. Катя поняла, что она зверски голодна.
Когда открыла глаза, увидела рядом с собой ярко расписанное плоское блюдо, доверху наполненное ягодами, ароматными булочками и плоскими сдобными лепешками с изюмом, покрытыми красно-коричневой карамелью. Девушка сглотнула и огляделась.
Она лежала на таком же топчане, с которого была похищена той ночью после аварии: простое основание, ворох одеял и цветных подушек. Из небольшого окна, закрытого цветными стеклышками незатейливого витража, лилось оранжево-красное солнце. Определенно, она была не внутри медного кувшина.
В ногах спала уже знакомая ей безусая кошка.
Приоткрыв глаз, она посмотрела лениво на девушку, подобрала под себя передние лапки и тихо мяукнула.
– Привет, – Катя протянула руку, погладила по шерстке – та была мягкой, шелковистой, с густым подшерстком.
Кошка оказалась не слишком довольна лаской: брезгливо повела плечом и спрыгнула на пол. Толкнув скрипучую дверь, вышла из комнаты, впустив в нее шум льющейся воды и странное монотонное шуршание.
Пару мгновений Катя боролась с любопытством, но голод победил. Съев горсть черешни, Катя оживилась и, стянув с блюда маленькую булочку про запас, соскользнула с кровати и направилась к двери.
Шуршащий звук доносился слева, и Катя шагнула ему навстречу.
Дальше была небольшая кухонька, будто застрявшая между времен: каменный очаг у стены, покрытые кружевными салфетками открытые полки, уставленные разнообразной утварью – глиняными кувшинами всех форм и размеров, стопками тарелок, баночками для специй. По углам висели пучки сушеных трав, источая ненавязчивый аромат. У большого стола спиной к Кате стояла, сгорбившись, пожилая женщина. По ее активным монотонным движениям Катя сразу поняла: она замешивала тесто. Девушка огляделась по сторонам в поисках странного шелестящего звука и тут же обнаружила его: в углу, за очагом, сидел паренек лет десяти, остроглазый, черноволосый, с перепачканным оранжевым песком носом, скобливший этим песком огромный, почти с него ростом, чугунный казан. Заметив вошедшую девушку, он застыл, приоткрыв беззубый рот и настороженно разглядывая гостью.
Внезапная тишина привлекла внимание женщины – та оглянулась на парнишку. Проследив за его взглядом, также уставилась на Катю.
Это была та самая пожилая хозяйка, что приютила их накануне и которую Джафар представил своей матерью.
– Здравствуйте, – поздоровалась Катя, опустив плечи: что теперь делать, она не понимала.
– И тебе здравствовать, – неожиданно заговорила женщина, хоть и с большим акцентом, но по-русски. Глянув на Катю, она вернулась к замесу теста: – Голодна?
Катя открыла ладонь с зажатой в ней булочкой:
– У вас всё очень вкусно… Спасибо за заботу!
Поскольку хозяйка отвернулась от нее и занялась готовкой, а парнишка снова зашуршал песком, счищая нагар с казана, Катя тайком огляделась: в кухню заглядывало солнце, по-весеннему яркое и настойчивое. В приоткрытое окно залетали шум сада и птичье щебетание. Стены дома были сложены из самодельного кирпича, неумело, но с любовью оштукатурены и окрашены голубой масляной краской. Вполне современная газовая печь с баллоном говорила о том, что Катя находится в настоящем, но где именно – вопрос.
– Где я? – решила она задать его хозяйке.
Та, не оборачиваясь, неопределенно кивнула в сторону сада:
– Меглéр пахруя́б…[22] Так зовется.
И снова замолчала. Казалось, она была не слишком рада гостье. Катя подошла ближе.
– Как вас зовут?
– Рохдулай, – ответила женщина, не отвлекаясь от своего занятия.
– А я Катя… Что я здесь делаю, вы, случайно, не знаете?
– Почему же…