намечен переезд, Пикассо пребывал в дурном настроении.
— Не знаю, зачем мне все это, — сказал он. — Если бы я переезжал всякий раз, когда женщины начинают из-за меня драться, у меня почти не оставалось бы времени ни на что другое.
На это Франсуаза ответила, что не имеет ни малейшего желания драться с кем-то из-за него.
— Жаль, — сказал Пикассо. — Обычно меня это забавляет. Помню, однажды, когда я писал «Гернику» в большой мастерской на улице Великих Августинцев, со мной была Дора Маар. Пришла Мария-Тереза. Увидя там Дору, она рассердилась и заявила ей: «У меня ребенок от этого человека. Находиться рядом с ним положено мне. Уходите!» А Дора ответила: «У меня не меньше оснований находиться здесь, чем у вас. Я не родила ему ребенка, но это ровным счетом ничего не меняет». Я продолжал писать, а они продолжали спорить. В конце концов, Мария-Тереза обратилась ко мне: «Решай, кому из нас уходить». Принять такое решение было трудно. Мне нравились они обе, но по разным причинам: Мария-Тереза была ласковой и послушной, а Дора — умной. И я решил, что делать выбор не буду, ведь существовавшее положение вещей меня вполне устраивало. И я сказал, что это им придется разрешить путем борьбы. Тут они и сцепились. Представляешь? Это до сих пор одно из самых приятных моих воспоминаний.
Судя по тому как Пикассо засмеялся, так оно и было. Но Франсуаза не видела в этом ничего смешного. Чуть погодя он успокоился, и они вернулись к вопросу о переезде.
— Послушай, — сказал Пикассо, — заниматься этим переездом я не хочу. Это помешает моей работе. Может быть, тебе жить у Форов неприятно, но мне жизнь здесь вполне нравится. Так что если и переезжать, то только ради тебя, и поэтому именно ты должна позаботиться, чтобы ход моей жизни нисколько не нарушился. Бери в помощники кого хочешь, но к вечеру все должно быть закончено. Завтра я просмотрю все свои вещи, и если пропадет хотя бы клочок бумаги, тебе не поздоровится. Словом, даю тебе один день. Принимайся за дело.
* * *
Помогать Франсуазе вызвались Пауло и шофер Пикассо по имени Марсель. Они до самого вечера курсировали между домом Фора и «Валиссой», которая была окружена садом площадью около двух акров и расположена на вершине холма, куда вела длинная лестница. По этой лестнице пришлось подняться и спуститься раз сорок, причем вверх приходилось идти с грузом, так что к вечеру все совершенно валились с ног.
Ольга наблюдала за этим, находясь на расстоянии и не приставая к Франсуазе. Но потом она вновь появилась на пляже. В тот момент Франсуаза сидела на песке, опираясь на вытянутые за спину руки. Ольга подошла сзади и принялась расхаживать, метя высокими каблуками в кисти ее рук. Пикассо увидел это и громко захохотал. Франсуаза же, которой было совсем не до смеха, не выдержала, резко повернулась, схватила Ольгу за ступню, вывернула ее, и та повалилась лицом в песок. По сути, это был единственный раз, когда она попыталась дать ей отпор, и, видимо, это подействовало, потому что больше Ольга к ней не приближалась.
Свое недовольство Франсуаза не стала выражать Пикассо, но тот сам завел разговор на эту тему.
— Я перенес все неприятности переезда, — сказал он, — однако ничего не изменилось.
— Это правда, — ответила Франсуаза, — но твои проблемы переезда не сравнимы с моими трудностями. Не сравнимы с пытками, которые мне причиняет твое постоянно напоминающее о себе прошлое.
— Я знаю, что тебе нужно, — улыбнулся Пикассо. — Наилучший выход для недовольной жизнью женщины — родить ребенка.
Франсуаза ответила, что подобные соображения ее как-то не убеждают.
— Это логичнее, чем тебе кажется, — засмеялся Пикассо. — Рождение ребенка приносит женщине новые проблемы и тем самым отвлекает от старых.
Франсуаза была возмущена подобной постановкой вопроса. Но потом она подумала и пришла к следующим выводам:
«Поначалу это заявление показалось мне просто циничным, но, когда я обдумала его, оно стало обретать для меня смысл — правда, совсем по иным соображениям. Я была единственным ребенком в семье и страдала от этого; мне хотелось, чтобы у моего сына появились брат или сестра. Поэтому я не стала возражать против предложенной Пабло панацеи. Вспоминая нашу совместную жизнь, я поняла, что видела его в неизменно хорошем настроении, не считая периода с сорок третьего по сорок шестой год, до того, как стала жить вместе с ним — лишь когда была беременна Клодом. Лишь тогда он был веселым, спокойным, счастливым, без всяких проблем. Это было очень приятно, и я надеялась, что снова добьюсь того же результата ради нас обоих.
Я понимала, что не смогу родить десятерых, дабы постоянно держать Пабло в этом расположении духа, но сделать, по крайней мере, еще одну попытку могла — и сделала».
Безусловно, рождение ребенка приносит женщине новые проблемы. Безусловно, новые проблемы могут отвлечь от старых. И вообще человек — единственное существо, которое может самостоятельно регулировать рождаемость.
Мотивы Пикассо тут вполне понятны: художник сознательно или бессознательно искал способ еще сильнее связать себя с Франсуазой. Но вот ее мотивы? Ведь для нее новое материнство — это был вопрос свободного выбора. Неужели дело было лишь в том, чтобы Пикассо был «без всяких проблем»? Но это же по меньшей мере наивно, и нельзя постоянно рожать детей, дабы держать мужчину в добром расположении духа. Психологи прекрасно знают эту проблему и предупреждают о том, что может статься, что подобный мотив окажется неудовлетворенным и виноватым станет… ребенок.
Неужели Франсуаза и вправду думала, что таким человеком, как Пикассо, можно манипулировать рождением ребенка? Неужели она и вправду думала, что второй ребенок станет тем винтом, который скрепит их отношения? Но это же даже не наивно, а глупо: ведь первый ребенок, которого она родила в 1947 году, ровным счетом ничего не скрепил, ибо там, где есть проблемы двоих, третий не поможет.
* * *
Как бы то ни было, 19 апреля 1949 года у Франсуазы Жило родилась дочь. Знаменитая голубка Пикассо в то время была расклеена по всему Парижу, и, узнав, что родилась девочка, он решил, что ее нужно назвать Паломой (Paloma в пер. с исп. — голубка). Он примчался в клинику,