общения с Линнетт Таркингтон, май 2002
[44]
Группа поддержки последней девушки XII: Обреченность
Здесь холодно. Центральная система кондиционирования пробирает меня до мозга костей. Никто со мной не разговаривает. Никто не говорит мне, что происходит. Вместо этого они клейкой лентой прикрепляют мои письма к стеклянной стене, чтобы я могла прочесть все до последней строчки. Это ксерокопии, но я все же вижу те предложения, которые сама писала на моих собственных бланках «Холли Хобби»[45] с завитками роз на полях.
Два раза меня выводят из камеры. Один раз для фотографирования. Один раз для холодного душа. В обоих случаях по возвращении вся прозрачная стена обклеена моими письмами. Я изо всех сил стараюсь не смотреть на них.
Три раза в день дверь моей камеры открывается, и полицейский приносит поставленные один на другой подносы с высокими бортами, он опускает их на пол моей камеры со всей церемониальностью собаки, присевшей посрать. Я веду отсчет времени по этим визитам. Они происходят каждые пять часов, начиная с восьми утра.
Где-то там моя бумажная продукция пропускается через пищеварительный тракт системы правоохранения. И вскоре дверь моей камеры откроется, но поведут меня не в душ, а в зал судебных заседаний, где мне в обмен на освобождение до суда установят неподъемную для меня сумму залога. После этого меня до суда из КПЗ переведут в общую зону, где какая-нибудь безнадежная помешанная, жаждущая славы, прикончит меня заточенной зубочисткой. Ей, возможно, удастся продать онлайн за пару сотен баксов орудие преступления, которым она убила последнюю девушку. Даже орудие преступления, которым была убита не вполне последняя девушка вроде меня.
И я заслуживаю этого.
Они всегда так обо мне говорили: я – не настоящая последняя девушка. Все остальные в группе оказывали сопротивление и убили своих монстров, а вот я? Я висела на этих рогах, как кусок мяса. Я просто лежала на линолеуме пола, пока мне молотили по голове. Я никого не спасла. Спасли меня. И сделал это Гарретт П. Кэннон.
Приходит какой-то коп, приносит подносы на ланч: банан, яблоко, два ломтика белого хлеба, два ломтика болонской колбасы, пакетик с майонезом, два сахарных печенья и фруктовый пунш. Пока я ем яблоко, на меня выпрыгивают фразы из моих писем.
«…жаль, что тебя нет здесь, мы могли бы бежать вместе…»
«…как твоя шоу-карьера, ты похож на что-то из того, что я видела прежде…»
«…ты слушал новый альбом “Металлики”…»
Я помню, как я была счастлива в выпускных классах, но эти письма рассказывают другую историю.
«…отец ведет себя так, будто мы подозреваемые, а он только и ждет, когда мы совершим хоть одну ошибку, чтобы отправить нас в тюрьму…»
«…он заставил Джиллиан чистить душевую кабинку зубной щеткой…»
«…хотела бы, чтобы появился кто-то сильнее его и дал ему почувствовать вкус…»
«…я его ненавижу…»
«…с этой семьей живешь как в аду…»
«…я желаю ему смерти…»
«…он будет испуган и не сможет ничего сказать тебе в лицо…»
«…пожалуйста, спаси меня…»
Отец служил в армии, и у него были ясные представления о законе и порядке. Может быть, он был жестче, чем следовало, но я не помню, чтобы так уж его ненавидела. Все тинейджеры паразитируют на конфликтах, и я не думаю, что была исключением. После Билли Уолкера я отшлифовала наши бурные времена, отполировала отцовский венец до такого блеска, что не видела за ним в прошлом ничего дурного.
В пятом классе миссис Маргарет назначила друзей по переписке. Большинство из них воспитывались у приемных родителей, как Рикки. Другие дети потеряли интерес к этому через несколько месяцев, но не я. Не Рикки. Мы переписывались в течение шести лет, и я никогда не просила его убить моего отца, но дала мой домашний адрес, писала, что нам следует убежать вместе в Лос-Анджелес. Я писала ему, что мой отец постоянно орет на меня, а моей матери нет дома – она уходит на ланч. Несколько раз я даже написала ему, что желаю смерти моим родителям.
Все подростки говорят на таком языке, ведь верно? Пусть этот язык и кажется тебе ужасным, когда оглядываешься назад. Я же не знала, что у него в голове этот чертов двигатель, что он только и ждет, чтобы кто-нибудь включил стартер. Я и не подозревала, что ключ для запуска имеет вид шестнадцатилетней девчонки.
Если бы я не писала ему, если бы я не сообщила ему наш адрес, если бы я не просила его спасти меня, то Рикки Уолкер пришел бы в какой-нибудь другой дом. Он не убил бы шефа полиции, обожаемого всем небольшим городком. Он и его брат не убили бы пятерых полицейских.
В полицейском отделении, где стоит лютый холод, меня окружают единственные люди на земле, которые ненавидят меня так же сильно, как я ненавижу саму себя.
Когда я в больнице пришла в сознание, я подумала о том, что они нашли эти письма, но никто мне ничего не сказал. И я никому ничего не сказала. Я все ждала, что кто-нибудь скажет о них, но никто так ничего и не сказал, потому и я молчала, а спустя какое-то время начала забывать даже о том, что писала их. Иногда я воображала, что они всплывают каким-то образом. В конечном счете не могли же они исчезнуть без следа, и такие вечера были ужасными. В такие вечера я заставляла себя делать упражнения, пока у меня не начинались рвотные позывы, я заставляла себя чистить мое оружие, пока оно не начинало блестеть, выскребала всю квартиру до самого восхода солнца, но как бы я ни изводила себя, ничто не доставляло мне такую боль, как мысль о том, что эти письма вдруг объявились.
Но они так и не всплыли.
– Прошу прощения, – раздается тихий голос. Это говорит коп, которому я сломала пальцы, тот, у которого на левой руке зеленый металлический лубок. Он пришел забрать мой поднос. – Вы закончили?
Я съела одно только яблоко. Не могу есть, когда на меня глазеет стеклянная стена с письмами. Я вижу, что еда все еще на моем подносе. Я киваю. Закончила.
* * *
Каким образом письма оказались у Гарретта? Пригласи Гарретта в открывающийся на Аляске молл, и он в мгновение ока примчится туда, если решит, что это продвинет продажи его книги и ди-ви-ди. Он всегда без проблем заглатывал наживки, но для начала нужно забросить туда эту наживку.
Когда