поэтому я просто открыла дверь, даже не посмотрев в окно.
У двери никого не было. Стоял лютый холод, но я простояла целую минуту, вдыхая запах дымка из соседской трубы, мой бойфренд ждал меня в подвале, его подарок красовался на вороте свитера на мне, и я считала себя ужасно крутой девчонкой, воображала, что весь мир у моих ног.
А потом из-за угла появился Санта-Клаус с топором.
Я не сразу узнала Рикки Уолкера. Я видела только костюм Санта-Клауса и решила, что это кто-то из хоккейной команды разыгрывает шутку. Мне эта шутка не показалась такой уж смешной, а потому я захлопнула дверь перед его носом и повернула собачку на замке.
Ему потребовалось два удара, чтобы выломать дверь, и он вошел в дом вместе с холодом. Тогда-то я его и узнала.
– Рикки? – спросила я.
Он набросился на меня с топором, а когда я закричала, прибежал Томми. Он попытался защитить меня, но, когда он возникал между мной и Рикки, тот ударял его топором. В конечном счете голова Томми приобрела такую форму, что я принялась умолять его:
– Томми, не надо!
Но тут Рикки вонзил топор в шею Томми, а потом накинулся на меня. Мне удалось расцарапать его лицо, но он сорвал с меня рейтузы, поднял меня и понес в общую комнату. Мой отец был заядлым охотником до рождения Джиллиан, среди его трофеев был белохвостый олень с огромными рогами, голову которого он повесил в общей комнате. На эту голову и посадил меня Рикки.
Поначалу я не могла понять, отчего мне так больно, а потом рога стали так врезаться в меня, что мне стало казаться: вот сейчас меня разорвет на две части.
В то время я была совсем девчонкой, едва девяносто пять фунтов весила, а рога прошли над моими почками и вышли ниже грудной клетки. Я провисела там десять часов и была в шоковом состоянии, и масса моего тела спасла меня от обескровливания. Я то теряла сознание, то вновь возвращалась в реальность, я видела Джиллиан, которая спустилась со второго этажа, видела мою мать и отца, вернувшихся домой, видела, как Рикки разобрался с ними.
Когда мне было шесть, я считала себя матерью Джиллиан. Они позволяли мне готовить ей «Джелл-О», готовить ее к подъему по утрам и даже купать ее, пока я не увидела надпись на детском шампуне от «Джонсона»: «Теперь без слез». А я всегда старалась мыть ей голову осторожно, но когда увидела эту надпись, когда оценила приятный запах этого густого желтого шампуня, похожего на мед, вылила полфлакона ей на глаза, потому что подумала: «Теперь без слез» – это такая магическая формула, благодаря которой она больше никогда не будет плакать. Она заорала так громко, что у меня заболели перепонки, тут же прибежала мама, подхватила Джиллиан, прижала ее к своей шее и очень на меня разозлилась.
– Линнетт, – сказала она, – ты должна защищать сестренку.
Прости меня, Джилли.
Чего он только не делал с ее телом, с их телами, он работал по сценариям. В какой-то миг наши с мамой взгляды встретились, Рикки в этот момент занимался отцом, и мама увидела слезы на моем лице. Она понимала, что, если Рикки увидит мои слезы, он поймет, что я еще жива, и поэтому мама бросилась на него. Она отвлекла его внимание, она вынудила его надолго целиком и полностью сосредоточиться на ней. Она была хорошей жертвой. Я надеюсь, ей не было больно. Я надеюсь, она была пьяна.
Я так никогда и не узнаю результата свидания мамы и папы – разгорелась ли искра их прежней любви. Рикки навсегда лишил меня ответа на этот вопрос. А жизнь мамы оказалась слишком короткой – она так и не узнала, что случилось с Чарльзом и Дианой.
Когда взошло солнце, Рикки похрапывал в кровавом гнезде, которое он сотворил из моей семьи. Я не могла знать, где кончается тело Томми и начинается тело моего отца. А найти Джиллиан было легко. Он поставил ее голову на каминную полку лицом ко мне.
Рикки проснулся, волоча ноги, отправился на кухню и помочился в нашу раковину. Он все еще был в кухне, когда в общую комнату вошел первый коп.
– Хэй? – позвал Майк Миллер от выбитой двери. – Кто-нибудь дома есть? Карл? Кэрол? Я иду.
Я хотела предупредить его, но не хотела выдавать себя. Он получил удар топором в грудь. Следующим в дверь вошел коп Гарретт П. Кэннон.
– Майк? – позвал Гарретт, войдя в дом. – Майк? Не советую тебе воровать рождественские подарки у шефа.
И тут он увидел, как Рикки вскрывает грудную клетку Майка топором. Рикки встал и бросился на Гарретта. Я услышала, как тот уронил пистолет, выругался, потом поднял и выстрелил пять раз. Потом наступила тишина, потом Рикки пробежал по общей комнате. Я не могла сказать, ранен ли он, потому что он и без того был весь в крови.
Он разбил сдвижную дверь в дальнем конце комнаты, и в этот момент появился Гарретт, на бегу перезаряжавший пистолет. Он вставил магазин и опустошил его, стреляя в спину Рикки, и я помню, что Рикки рухнул на нашу террасу, ноги его задрались на мгновение вверх. Потом говорили, что приземлился он так жестко, что черепная коробка раскололась у него пополам.
Гарретт постоял там с минуту в пороховом дыму, глядя на кожу, мясо и раздробленные кости, которые прежде были моей семьей и парнем, которого я полюбила. Мой мозг обитал где-то далеко-далеко, но я смогла привлечь его внимание, сгибая левую руку в запястье и совершая ею круговые движения. Наконец Гарретт повернулся.
– Твою мать, – выдохнул он, глядя на меня. Потом он вышел и выпустил оставшиеся патроны в тело Рикки. Потом по рации вызвал всю поддержку, какую можно найти в утро Рождества.
Меня напичкали болеутоляющими и только после этого спилили рога и отвезли меня в больницу. Почти два дня я была без сознания. Все это время Гарретт не отходил от меня.
Я пришла в себя – не могла и дальше лежать на спине – боли были такие сильные, я даже не представляла, что такие возможны. Даже ногти на пальцах ног у меня болели. Гарретт приносил мне новости и обновления, он приносил мне цветы, он солгал, сказав, что на мне была футболка, когда он меня нашел. Незамужние девушки, развлекающиеся топлес со своими бойфрендами, вряд ли вызвали бы к себе сочувствие в Юте в те времена[43]. А Гарретт