Читать интересную книгу Мэрилин Монро - Игорь Беленький

По этим лентам хорошо видно, как внутристудийное бытие фильма явственно отличается от его внестудийного бытия. Снаружи — мощная реклама, приглаженные рецензии, изменения в личном рейтинге актеров (Мэрилин зрители стали узнавать и приходили в кинотеатр, чтобы посмотреть именно на нее). Внутри — типичная закулисная «кухня», склоки, сплетни, хор недовольных, высокомерных, презрительных, анекдотические происшествия на съемках, а спустя годы — ни к чему не обязывающие воспоминания.

Золотов, например, рассказывает типичную для Мэрилин съемочную историю. «В одном из эпизодов «Любовного гнездышка» Мэрилин должна была войти в комнату и, перед тем как принять душ, раздеться. Не подозревая о ее приходе, Ландигэн, только что выдержавший скандал с женой, уснул на диване в комнате Мэрилин. В этот момент должна была войти его жена и застигнуть их в двусмысленной ситуации. После того как Ландигэну и Монро объяснили эпизод, Мэрилин по команде «Мотор!» открыла дверь, пересекла комнату, направляясь к туалету, и сбросила на ходу туфли. Тем временем Ландигэн крепко «заснул» на своем диване. И так он должен был спать, пока жена его не разбудит. Мэрилин сняла чулки, платье и уже приступила было к белью, когда вдруг Ньюмэн крикнул «Стоп!». Мэрилин виновато оглянулась на него: «Я ошиблась?» — спросила она. «Нет, — ответил режиссер, — это Ландигэн подглядывает».

Эпизод как эпизод — таких полно на любых съемках. Беда лишь в том, что он малоправдоподобен и единственно продиктован слухами о «доступности» Мэрилин. Ее ведь так и звали позднее — Miss Available (мисс Доступность). В самом деле, какой простак поверит, будто в американском фильме начала пятидесятых годов в открытую показывали бытовой стриптиз? Ведь в те времена даже слово «любовница» было запретным! Не говоря уж о том, что подобного эпизода в «Любовном гнездышке» не только нет — его и быть там не могло, а стало быть, он более позднего происхождения и возник, по-видимому, в… словом, там, где обыкновенно рождаются сплетни и анекдоты. Кстати, есть в нем и вполне достоверная подробность (правда, только одна) виноватость Мэрилин. К тому времени, когда возник этот анекдотический вымысел, ее неуверенность в себе (как и опоздания на съемки) стала притчей во языцех.

К воспоминаниям, спустя годы, относятся, например, слова Джека Паара, игравшего в «Любовном гнездышке» роль Эда Форбса, влюбленного в героиню Мэрилин. «Оглядываясь назад, — пишет Паар, — я понимаю, что мне следовало тогда чувствовать себя взволнованным, но вместо этого мне она [Мэрилин] показалась чрезвычайно утомительной. Платья у нее были с такими глубокими вырезами, что казалось, надевает она их прямо через проймы, залезая в них ногами. Она таскала с собой повсюду книги Марселя Пруста, причем названиями наружу, но я никогда не замечал, чтобы она хоть что-то читала. Съемки у нее не обходились без разговоров по телефону. Однако, судя по дальнейшим событиям, я понимаю, что номера она набирала какие следовало».

Психологически антипатию Паара легко объяснить. Киноактера из него не получилось, Эд Форбс из «Любовного гнездышка» был его единственным сравнительно заметным в сюжете персонажем за четыре года контракта с «Фоксом». Поэтому дальнейшую свою судьбу Паар связал с телевидением, где не было столь острой зависимости от зрительских симпатий[29]. Перспективность же Мэрилин была очевидной в ту пору уже для всех: ее неуклонно растущая популярность сметала прочь любых недоброжелателей, даже таких, как Занук, и поддержка Скураса лишь засвидетельствовала неудержимость движения Мэрилин к славе. По-видимому, не одному Паару стали известны тогда слова Занука, вынужденные, конечно, но оттого особенно примечательные: «За долгие годы наиболее волнующая личность в Голливуде сейчас — мисс Монро».

Однако же вспоминали о Мэрилин и по-другому. Литрайс Джой, прославившаяся в годы немого кино во многих фильмах Сесиля Де Милля, сыграла в «Любовном гнездышке» свою последнюю роль в кино. Ее воспоминания рисуют совсем другую Мэрилин, словно она и Джек Паар в одно и то же время знавали совершенно разных женщин. Как-то раз увидев Мэрилин в дверях столовой для руководителей компании (столовые для привилегированных существовали не только у нас), Джой отметила: «Ее сюда не приглашали, и она никого здесь не знала. Но, кого-то разыскивая (из мужчин, разумеется), она тотчас привлекла к себе внимание. Ее аура прямо-таки ошеломляла — освежающим воздействием красоты, мощной сексуальной притягательностью. И все (мужчины, разумеется) повернулись в ее сторону. А она, произнеся с очаровательной гримаской «извините», исчезла… Когда она проходила мимо меня, походка ее показалась мне царственной, а поступь маленькой ножки — величавой, но стоило поднять глаза и взглянуть на лицо, оно было таким… таким открытым. В нем не чувствовалось величавости — просто открытое, приятное лицо. А ведь столько говорилось о ее поведении, ну и о всяком… Впрочем, знаете… Может, она в то время еще не нашла себя? Так вот, по мере того как она удалялась от меня, мне вдруг вспомнилась скаковая лошадь у стартового барьера — они, когда нервничают, то поднимают ноги… так красиво, ритмично!» Если припомнить «животную энергию» и «обольстительность», отмеченную одним репортером у Мэрилин в фильме братьев Маркс «В любви счастлив», то вполне можно сделать даже некое обобщение. Те, кому Мэрилин была антипатична, вспоминают, как правило, лишь какие-нибудь порочащие ее свойства или поступки — в основном житейские мелочи; те же, кто был к ней расположен, неизменно говорят о ее природных качествах, иногда роднящих ее с животными, о ее неосознанном воздействии на окружающих, о ее ауре.

След на экране

Близился к концу 1951 год, оказавшийся для Мэрилин рубежным. Окончательно уходили в историю, по крайней мере для нее, фильмы категории «Б» — те самые «программеры», скороспелки, рассчитанные на самый невзыскательный вкус, которые прежде кинокомпании чуть ли не силой навязывали кинотеатрам. Да и в эти поделки попасть было для Мэрилин далеко не просто. К концу 1951 года она сыграла в двенадцати фильмах[30], и за вычетом «Асфальтовых джунглей», «Все о Еве» и в каком-то смысле «В любви счастлив» девять из них были по всем параметрам «программерами». Это, однако, не помешало росту ее популярности — ее путь к зрителю пролег, как помним, не столько через фильмы, сколько через рекламу — плакатную, журнальную и открыточную, конечно, скандальную, то есть самую распространенную и эффективную из всех видов рекламы в киногородах. В этом смысле фильмы, даже и не только «программеры», но и «Асфальтовые джунгли» и «Все о Еве», стали лишь приложением, дополнением к тому, что и без того было известно посетителям кинотеатров, они же — внимательные читатели журналов, освещавших внутреннюю жизнь Киногорода. К концу 1951 года обе эти линии жизни Мэрилин — «накопительство» мелких ролей и постоянное участие во всех возможных видах рекламы — слились воедино, и теперь руководство студии называло ее одним коротким, емким и выразительным словом — hot («горячая»). Так называют тех, кто пользуется особой, поистине массовой популярностью. Американская многосмысленность этого слова, усиленная к тому же и музыкальными увлечениями в стране (так назывался и особый стиль джазового звучания), придала и личной (интимной) и внеличной — кинематографической, рекламной — жизни Мэрилин какую-то необыкновенную лихорадочность, напряженность, горячечность. В своем стремлении сыграть главные роли — главные не только в фильмах, но и в жизни, — обрести сразу все, чего она была лишена, она вела существование активное, но беспорядочное, насыщенное всевозможного рода событиями, но в известном смысле беспредметное.

Лишившись со смертью Джонни Хайда жизненного руководителя, патрона, своего рода отца, Мэрилин вдруг остро почувствовала и в самом деле нужду в отце. Во всяком случае, в человеке, которого она считала своим отцом. В Стэнли Джиффорде. Это было странное, чисто импульсивное, действительно лихорадочное стремление во что бы то ни стало увидеть человека, которого ее мать прочила ей в отцы. Наташа Лайтес, ее репетитор, подруга и наставница, у которой, как я уже говорил, Мэрилин жила, пыталась отговорить ее от этого визита, но стремление Мэрилин увидеть Джиффорда было сильнее ее. Естественно, из всего этого ничего не получилось — Джиффорд отказался разговаривать с ней и даже не подошел к телефону, по которому Мэрилин пыталась договориться о встрече, и все переговоры по этому поводу ей пришлось вести с какой-то женщиной, по-видимому, очередной женой бывшего сотрудника Глэдис Бэйкер по «Консолидэйтед филм». Она впала в отчаяние, и Лайтес с большим трудом удалось ее успокоить.

Полагаю, этот удивительно сильный, непреодолимый, но столь же и спонтанный импульс возник у Мэрилин не случайно: она действительно подходила к рубежу своей жизни, когда прошлое умирало в ней, и процесс этот шел трудно и болезненно. Прошлое умирало и, умирая, застывало в виде мифа, легенды. Норма Джин уж и сама не помнила, почему именно Джиффорд задержался в ее памяти дольше, нежели все прочие кандидаты в отцы. Его портрет (а может быть, только похожий на него?) ей показала мать. Но в мраморе легенды застыло его сходство (впрочем, относительное) с Кларком Гэйблом. Практически у нее не было и матери — не считать же матерью чужую женщину Грэйс Мак-Ки! В жизни легендарной Мэрилин ее мать умирала и возрождалась. В мае 1952 года Эрскин Джонсон писал в «Лос-Анджелес дэйли ньюс»: «Повсеместно прославленная — усилиями голливудских пресс-агентов — как беспризорная сирота, никогда не знавшая родителей, Мэрилин признала, что она — дочь Глэдис Бэйкер, одно время работавшей на студии «РКО» в качестве монтажницы… Вернувшись из лос-анджелесской больницы после удаления аппендикса, Мэрилин сделала для меня эксклюзивное заявление, переданное через студию «XX век — Фокс»: «Близкие друзья знают, что моя мать жива. Неизвестная мне в детстве, моя мать, как инвалид, провела долгие годы в государственной лечебнице. По договоренности с опекуном и с ведома окружного совета Лос-Анджелеса я воспитывалась в целом ряде приемных домов… Близко я свою мать не знала. Я ей помогаю и хотела бы прийти к ней на помощь, как только понадоблюсь…» Известие о том, что мать Мэрилин жива и находится в Голливуде, вызвало недоуменное удивление…»