Читать интересную книгу Церковно-народный месяцеслов на Руси - И. Калинский

Неделя Пятидесятницы. По древнерусскому народному месяцеслову, неделя эта ставится в тесной связи с предшествующею неделею Святых Отец и Семиком. Те же самые названия, какие у нашего народа носит неделя Святых Отец, усвояются неделе Пятидесятницы, как, например, названия Русальной, Зеленой, Клечальной. В северо-западной Руси и в Малороссии, впрочем, праздник Пятидесятницы известен под именем зеленых свят. Характер народных обрядов и верований, которые исстари приурочены к празднику Пятидесятницы, слишком близок к неделе Русальной или Семику. В праздновании нашим народом Троицы тоже резко бросается в глаза смешанность древ-неязыческих обычаев и представлений с понятиями, имеющими близкое отношение к христианству. По обычаю дни Пятидесятницы издавна посвящались русским народом так называемому развиванию и пусканию на воду венков. Девицы и молодые парни, которые обыкновенно принимались за это дело, занимали всех гаданиями, особенно о брачном союзе, супружеской любви, жизни, смерти и т. п. Так, если венок, сбереженный от Семика до Троицына дня, уцелел свежим, рассчитывают на долголетие и счастливое супружество; если иссох, ожидают скорой смерти. Если брошенный венок уплывал, не коснувшись берега, это предвещало исполнение желаний, счастливый брак, долголетнюю жизнь; если венок кружился на одном месте, это знак неудачи, свадьба расстроится, любовь останется без ответа; если потонет – знак смерти, вдовства, бездетной жизни и т. п. Нужно заметить, что венки как средство гадания употреблялись не только у нас, но и у других народов древности. В Греции цветы и венки древесные также употреблялись для волхвования, греки, подобно нашим предкам, бросали их в воду – море, ручьи и реки. Вообще венок имел значение любви и брака, каковое, без сомнения, он имел и у наших предков в праздничных гаданиях на Троицу.

К празднику Троицы приурочен был еще на Руси благочестивый обычай убирать храмы разными деревьями или ветками, травами и цветами. Для этого обыкновенно еще накануне этого праздника благочестивые прихожане привозили деревья, расставляли их около перил, столбов, клиросов и по углам церквей, прикрепляли их за образа, подсвечники и люстры, пол усыпали травою, а местные иконы украшали цветами. Утром на самый праздник женщины, девушки и дети приходили к обедне с пучками цветов и пахучих трав, и потом вся эта растительность, особенно цветы, которые находились под книгою, читавших молитвы священников, брались некоторыми в дома и сохранялись как святыня и лекарственное средство против разного рода недугов. Обыкновение это со всеми указанными особенностями наблюдается большею частью и ныне, особенно в сельском простом быту. Что касается основания для такого церковного употребления на Троицу древесных ветвей, цветов, трав, то нужно полагать, что церковь наша заимствовала этот обычай от ветхозаветной церкви. На праздник Пятидесятницы древние евреи, по закону Моисееву, приносили во храм начатки жатвы, которая в Палестине оканчивалась около этого времени, т. е. в половине нашего мая. Так же, еще в память синайского законодательства, у иудеев принято было украшать дома, стогны, грады и синагоги цветами и ветвями, которые в весеннее время представляли одно из самых естественных приличных украшений.

Сообразно указанному установлению и обычаю церкви ветхозаветной и у нас на праздник св. Троицы приносятся народом своего рода начатки обновляющейся весны в дар Святому Духу, зиждителю всего. Кроме того, употребление в этом случае зелени в новозаветной церкви служит знамением новой духовной жизни, открывшейся в новозаветной церкви с сошествием Святого Духа на апостолов и выражением веры в воскресение мертвых, поминаемых в Троицын день. Но нельзя, кажется, отрицать того, что благочестивый обычай этот получил у нас особенную силу под влиянием соответственных ему обычаев чисто народных. Кроме того, что было сказано нами выше об этих обычаях, известно, что в дохристианской Руси, как и у других народов древности, древесные ветви и цветы служили украшением храмов в дни праздничные во время торжественных жертвоприношений; древесными ветвями тоже сопровождались важнейшие церемонии. В древние времена общеизвестными символами были масличная ветвь – символ мира, лавровая – победы и славы, дубовая – мужества. Относительно березы, которая получила у нас на праздник св. Троицы преимущественное значение пред другими деревьями, заметим, что она была символом весны. Если поэтому сопоставим это употребление березы с известными нам обрядами Семика, то легко отсюда заключить, что наши чисто народные обычаи могли способствовать усвоению и укреплению в древней русской жизни подобных церковных обычаев и слишком незаметно могли смешаться с ними, приняв христианское значение. Но в народе смесь церковных обычаев с дохристианскими представляет грубый характер, как видно, например, из следующей песни, распеваемой на Троицу в хороводах:

Благослови,Троица,Богородица;Нам в лес пойтиНам венки завивати,Ай дидо, ай ладо,Нам венки завиватиИ цветы соривати и т. д.

Наконец, заметим, что праздник св. Троицы в Древней Руси имел немаловажное значение юридическое. Известно, что до XII в. он служил на Руси одним из сроков, когда наши предки ставились в Москве на царский суд и вносили разные подати, как это видно из судебных грамот.

Заключение

Обозрев содержание русского церковно-народного месяцеслова, мы видим таким образом, что оно слагается, с одной стороны, из элемента религиозного, в основе которого лежит церковный месяцеслов в обширнейшем смысле этого слова, и с другой – из элемента народного, предметом которого служат разные древнерусские верования и предания, обычаи и обряды. Конечно, если возьмем в отдельности какую-либо из его частей, то как та, так и другая, будучи рассматриваемы сами по себе, представляют свои особенности. Но из этого еще нельзя вывести понятие о характере общего содержания русского цер-ковно-народного месяцеслова.

Для полной оценки всего его содержания необходимо определить, насколько была возможна сама по себе связь между составными его элементами, и если она осуществилась на деле, то насколько она состоятельна.

Лучшими данными для суждения о том могут быть для нас основания, по которым совершалось развитие русского церков-но-народного месяцеслова, а потому разберем их обстоятельнее, чтобы видеть связь составных частей его содержания.

Первое основание, выразившееся в образовании русского церковно-народного месяцеслова, названо было у нас церков-но-историческим, так как связь в этой части его обусловливается исключительно данными историческими.

Здесь все почти религиозно-народные верования относительно святых вытекают из их жизнеописаний, сказаний о чудесах, церковных молитв и песнопений, иконных изображений, народных преданий и легенд, а потому многие из этих верований, имея под собой некоторую историческую почву, могут быть в известной степени оправданы и догматическими данными христианской церкви. В Послании к коринфянам апостол Павел ясно говорил, что в церкви признаются действительными разные дары благодати, источником которых служит действующий в церкви Дух Святый: отсюда, естественно, становятся возможными и верования в божиих угодников, особенно по их религиозно-нравственному значению в жизни народной.

Впрочем, нельзя не заметить, что значительная часть указанных верований в особенные действия и чудеса святых отличается у русского народа довольно утилитарным взглядом: по понятию его, почти все церковно-народные святые являются преимущественно покровителями и хранителями материального состояния людей, и именно эта особенность в народных воззрениях весьма нередко составляет плод собственно народной фантазии.

Другое основание в развитии древнерусского церковно-на-родного месяцеслова мы назвали филологическим или звуковым, так как в нем исключительное значение имеет слово, будь оно взято отдельно само по себе, или по отношению к другому, с ним сходному.

Нужно вообще заметить, что слово человеческое, по мнению наших предков, наделено было какою-то творческою, властительною и чародействующею силою. Конечно, само по себе слово не могло иметь такого сильного значения по отношению к внешней природе, не могло заставить светить солнце, падать дождь; но зато оно всецело владело внутренним миром человека и там проявляло свое чарующее влияние, создавая небывалые отношения и образы, заставляя наших предков основывать на них свои религиозно-нравственные убеждения. Очевидно, что истекающие из этого основания народные представления и понятия еще менее могут быть приурочиваемы к почитанию христианских святых.

Наконец, третье основание русского церковно-народного месяцеслова – совпадение христианских праздников и дней памяти святых с древнерусскими народными празднествами и вообще с разными явлениями и обстоятельствами сельскохозяйственного быта. Что касается примет и сельскохозяйственных наблюдений и замечаний, связанных с церковным месяцесловом, то они кажутся нам явлением вполне естественным и почти неизбежным в быту наших предков, которые не имели самостоятельно выработанного хозяйственного месяцеслова. По самому характеру своему они настолько просты и невинны, что с первого взгляда не заключают в себе ничего предосудительного для церковной стороны в древнерусском месяцеслове. Но мы видим, что во многих случаях подобного рода наш народ придает слишком большое значение этому чисто случайному сближению, так что некоторые из святых становятся в глазах его как бы исключительными покровителями известного рода сельскохозяйственных занятий, распорядителями тех или других явлений окружающей природы. Очевидно, что это уже не крайность, которая, как можно думать, обязана своим происхождением главным образом разным апокрифическим сказаниям о влиянии святых на все существующее в мире, начиная от сил благодетельных и до самых незначительных его явлений. Кроме того, при самом поверхностном взгляде на эту часть церковно-народного месяцеслова резко бросается в глаза странная смесь христианских и языческих представлений и понятий, обусловливаемая совпадением некоторых церковных праздников и дней святых с древнейшими празднествами древнеязычески-ми; а в приурочиваниях последнего рода особенно ясно видны такие черты, по которым вся совокупность этих представлений и понятий не может быть не признана остатками русского язычества и преданиями глубокой русской старины. Так можно думать, во-первых, потому, что наши древние летописцы и вообще церковные писатели, упоминая об этих верованиях, преданиях и обрядах, прямо считают их остатками старины дохристианской, обыкновенно называя их языческими, еллинскими, погаными, идольскими, бесовскими и т. п.; во-вторых, потому, что приурочивания эти обыкновенно обставляются разными мифическими обрядовыми песнями, сказками, заговорами, в которых имена и понятия христианские смешиваются с названиями и суевериями древнерусского язычества; в-третьих, потому, что в верованиях и обрядах этих резко выдвигается особенное внимание и благоговение народа пред могущественным влиянием сил и явлений окружающей природы, которая представляется ему жилищем каких-то темных существ и духов, кои живут и действуют в мире; в-четвертых, потому, что в исполнении самих обрядов заметна в нашем народе какая-то детская склонность к олицетворению, по которому он кругом себя везде видит действие живых грозных и благодетельных сил; наконец, в-пятых, доказательством языческого происхождения указанных верований и обрядов служит особенное обилие разных суеверных примет и предзнаменований, чародейств, заговоров и гаданий, какими особенно обставлены русские Святки, Масленица, Семик и т. п. Поэтому-то вся эта масса народных верований и преданий, обычаев и обрядов, вышедшая из древнерусского язычества, не могла не быть враждебною христианству, а отсюда само собою понятно, что церковь, требуя всегда и везде забвения языческих представлений и понятий, обрядов и обычаев, должна была вооружаться против них и заботиться об истреблении веры в языческие божества, жертвоприношений и обрядов языческого богослужения и вообще всего, что носило на себе более сильный характер дохристианского культа. Но несмотря на это, второстепенные остатки древней религии, как, например, вера в предзнаменование, и некоторые народные обычаи и обряды все-таки довольно упорно держатся в народе, чему, с одной стороны, послужило то, что они имели гораздо более приложения к жизни и оттого более срастались с нею, а с другой – еще и то, что, потеряв свой религиозный характер, они были более терпимы, чем вера в божество.