- Вы правы, сэр.- Его тонкий измученный голос не имел ничего общего ни с прелестью звучания музыки, ни со вкусом вина.- У рынка стоит моя лачуга. В свое время я был придворным музыкантом. Даже медведи танцевали легко, как бабочки, под мою музыку.
- Мы видели твое изображение на одном из бокалов мастера Бледлора.
Старый музыкант утвердительно кивнул головой, и по его морщинистому лицу пробежала улыбка. Человекоящер, стоящий за ним, подпрыгивал на месте, разливая вино. Капли падали в пыль и сворачивались в блестящие шарики.
- О, Джованни Бледлор, величайший художник нашего города. Он заботится о растоптанных и подавленных. Посмотрите вот на это, джентльмены.- Старик подошел ближе и показал нам свой музыкальный инструмент. Он был бледно-желтого цвета и имел форму сердца. Внизу под клавишами была написана картина с изображением двух детей. Дети были как живые. Они догоняли друг друга, мальчик бежал за девочкой. У обоих были вытянутые руки. Они смеялись на бегу. Картину дополняло сияющее солнце.
Я и де Ламбант сразу узнали, кому принадлежит работа.
- Работа мастера Бледлора! Кому еще удалось бы так много вместить на таком маленьком пространстве? А этих двух бездельников мы видели на ажурной вазе в мастерской.
- Вы правильно сказали, господа,- согласился музыкант, осторожно отбирая у нас шарманку.- Да, те же маленькие бездельники, благословенны пусть будут их души. Джованни не один раз использовал их как модель. И поскольку он не мог заплатить, ибо богатые покровители его оставили, он сделал эту миниатюру для меня, чтобы при игре я получал наслаждение. Эти две крошки - мои внуки, были моими внуками, пока проклятые восточные ветры прошлогодней зимы не унесли их обоих на небеса. Да, плохой был день...Он вздохнул и затем продолжил: - Эти хорошенькие создания могли танцевать весь день под мою музыку. У них почти не было игрушек. Они никогда не ссорились. Но маги с Епископского Моста наслали на них чары, и они начали увядать и умерли, когда подул ветер со стороны Византии. Теперь их больше нет. Нет больше.- Он начал плакать, человекоящер положил чешуйчатую лапу на его плечо.- Воспоминанием о них осталась лишь эта маленькая картина Джованни.
Когда он прижался бледной щекой к шарманке, Армида довольно дерзко сказала:
- Это счастье иметь такое утешение. Теперь, когда мы уже выслушали эту печальную историю, ты должен сыграть для нас другую мелодию. Мы не можем так проворно танцевать под твои слезы, как под твою музыку.
Он отрицательно покачал головой:
- Я должен продолжить свой путь в Хейет, моя госпожа, чтобы поиграть на свадьбе и заработать немного денег. Через несколько недель начнется зима, как бы усердно вы ни танцевали, молодые люди.
Он попрощался и зашаркал прочь. За ним последовал человекоящер, который, проходя мимо нас, скупо улыбнулся. Не успели наши странники скрыться из виду, как мы с де Ламбантом начали целовать своих любимых куколок.
- Бедный старик, его музыка зажгла нас, но не смогла воспламенить его,произнесли красивые губы Армиды, почти касавшиеся моих.
Я засмеялся:
- Утешение не всегда является предметом искусства! Я накинул ее темные волосы себе на лицо. Получился шатер, под которым встретились наши глаза.
- Не знаю, что есть предмет искусства, но я также не знаю, что является предметом жизни. Иногда мне страшно. Представь, Периан, дети уже мертвы, а их образы будут жить и после них в рисунках на дереве или в гравюрах на стекле!
Она вздохнула:
- Форма останется, когда плоть уже исчезнет.
- Ну, искусство должно быть .долговечным, не так ли?
- То же можно сказать и о жизни.
- Слушай, как ты можешь быть печальной, когда моя рука мнет твое шелковое белье... О, мое прекрасное создание! О, Армида, моя прелесть, нет никого лучше тебя...
- Ах, мой любимый, когда ты делаешь так... Если моя семья... Никакое искусство никогда...
- Оу, сладкая моя, если только... да...
- Ох, мой возлюбленный, это так...
Невозможно передать словами наш почти беспорядочный разговор. Искусство нашего занятия не поддается описанию. Могу лишь сказать, что я - словами любимого поэта - "и серьезно, и шутя наслаждался дамой".
Ее губы приоткрылись, ножки дрогнули, и я стремительно ворвался в явившийся мне райский уголок. В нескольких метрах от нас, скрывшись за кустами, тем же прелестям любви предавались де Ламбант и Бедалар.
Сердца наши трепетали... Но довольно об этом... Что касается метеорологических феноменов, то установившаяся погода одарила нас золотым закатом, и в лучах заходящего светила вся окрестная натура сверкала и полыхала, как бы тщась отогнать наступление ночного мрака. Редкие порывы легкого зефира только подчеркивали атмосферу безмятежности, царящую в наших душах и вокруг нас.
С наступлением вечера мы лежали в объятиях друг друга, уставшие и выдохшиеся, как старые, не способные уже к передвижению ковры-самолеты, у которых иссяк запас колдовства. Де Ламбант и я отдыхали, опустив головы на колени наших любимых дам.
Мы погрузились в глубокий сон, и далекий свет ярмарки заменял нам свет ночника, а поцелуи - молитву.
Нас разбудило холодное прикосновение предутреннего ветра. Все еще было во власти густых сумерек. Царило спокойствие. Мы постепенно приходили в себя. Девушки принялись приводить в порядок свои волосы. В восточной части неба появился просвет в облаках, напоминавший раскрытую челюсть, через которую пробивался свет, но свет был так же холоден, как и бриз, заставлявший нас ежиться. Мы осмотрелись. Затем запрыгали, забегали, чтобы согреть застывшую в наших телах кровь.
Потом мы взялись за руки и начали спускаться вниз по склону горы. Нам удалось отыскать узкую тропу, поросшую бархатником и яркими кустами ракитника, и мы пошли по ней. Туманный город не подавал никаких признаков жизни. Лишь у серых стен Хейета показались тускло горевшие фонари: крестьяне были уже на ногах, шли к колодцу за водой или направлялись в поле, прихватив с собой немного хлеба на завтрак. Когда мы шли через густой будняк, защебетали птицы, но они не нарушили горной тишины. Тут мы наткнулись на охотника, которого видели днем раньше. Одетый в оленью кожу, он задумчиво стоял на тропе. Он все же убил кольчужника. Туша зверя была переброшена через плечо охотника, голова свешивалась на грудь, и мухи уже копошились в еще влажных уголках мертвых глаз.
Мы достигли первых виноградников и направились к деревянному мосту через ручей. Мост охранял деревянный сатир, изрядно потрепанный временем, солнцем, ветром и дождем. На его источенной червями руке даже в такую рань лежали свежие цветы. Ручей звонко журчал и от него веяло свежестью.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});