Тем не менее этому было не суждено случиться. К зиме, то есть еще за год до нападения на Соединенные Штаты, говорить о войне стали все больше и больше. В стране был принят закон о военном призыве, а в народе поползли слухи о введении карточной системы. Президент Рузвельт поддерживал Великобританию поставками оружия и, казалось, склонялся к решению вступить в войну. Мужчины начали готовиться к военной службе, и в стране резко подскочил уровень рождаемости. Именно в этот период Морде и пришел срочный вызов из Вашингтона. Его услуги понадобились новой секретной государственной службе для выполнения специального задания, не менее таинственного, чем путешествие в потерянный город. Вскоре Морде снова исчезнет, но на этот раз – чтобы стать шпионом.
Что мы узнали у индейцев тавахка
Мы окончательно убедились,что идем по следу Морде и приближаемся к обнаруженному им потерянному городу, когда увидели Гору Воющих Обезьян. Тавахка называли ее Quicungun. Гигантская, заросшая деревьями и окутанная туманом гора стояла в месте слияния Патуки и Вампу и очертаниями напоминала разрушенный храм. Из каждой тени доносился вой обезьян-ревунов. На глаза они не попадались, но нигде еще мне не доводилось слышать их с такой ясностью. Бестелесные вопли разносились на многие километры и эхом отражались от воды и скал.
Когда мы вошли в индейскую деревню Краутара, в которой почти 70 лет назад вполне мог побывать и Морде, моросил небольшой дождик. В своих дневниках он написал, что гора вздымалась над рекой, словно «поднявшийся на задние лапы зверь». Длинноволосый молодой тавахка по имени Хосе рассказал нам, что однажды гору охватил огонь. «Она целую неделю светилась оранжевым и красным, а потом погасла, – сказал Хосе. – Старики сказали, что это разговаривают духи. Но я не знаю, что это было». Он пожал плечами.
Один интересный факт я заметил, только когда вернулся домой и прочитал несколько книг о джунглях. Мы практически не разговаривали о красоте окружающей нас природы, например, этой огромной зеленой горы, укутанной дымкой тумана. Я то падал с ног от усталости, то сходил с ума от страха, то нервничал по поводу и без повода и в результате просто не думал ни о чем, кроме своих страданий и необходимых в следующий момент действий.
Старейшина, с которым мы надеялись поговорить о потерянном городе, был на охоте, и Хосе пригласил нас в свой домик на холме. Он сказал, что, ожидая возвращения того человека, мы сможем побеседовать еще с кем-нибудь. Краутара была одной из самых крупных деревень тавахка на берегах Патуки. В низовьях реки стояли еще два индейских поселка, Вампусирпи и Краусирпе, но добраться до них можно было только на лодке. Ни дороги, ни аэродромы не связывали их с внешним миром. Что же до Краутары, то состояла она из десятка деревянных домов с соломенными или железными крышами, выстроившимися вдоль размокшей от дождей тропинки. Хотя со времен Морде деревня уменьшилась домов на пять-десять, теперь там было железобетонное здание школы и футбольное поле.
Домик Хосе состоял из одной комнаты и выходящего на реку крылечка. Мы сели друг против друга на деревянные лавки. Он был одет в желтую, расстегнутую на костлявой груди хлопчатобумажную жилетку и линялые джинсы, утянутые на тонкой талии ремнем с медной пряжкой размером в игральную карту. Хосе убрал с лица мокрые пряди черных волос и спросил что-то на ломаном испанском. Крис перевел, что он спрашивает, откуда мы приехали.
«Из Нью-Йорка», – ответил я.
«Это рядом с Италией?»
«Это в Америке», – сказал я.
«А до Италии оттуда дойти можно?»
Я объяснил, что Италия находится в Европе, то есть по другую сторону Атлантического океана. Тут он вдруг просветлел лицом и, теребя висящий на шее крестик, сказал: «Рэмбо! Рэмбо же в Америке? Обожаю этот фильм». Хосе универсальным жестом «пострелял из пулемета». «Я его много раз смотрел, пока у нас не сломался телевизор», – сказал он. Случилось это два или три года назад.
Панчо с сыном тем временем отправились осматривать окрестности. С тех пор, как мы расстались с речными пиратами, Анхель стал вести себя гораздо спокойнее, и теперь я снова слышал, как он где-то вдалеке развлекается с рингтонами своего мобильного телефона. Панчо, в отличие от него, был не в лучшем расположении духа. В радиоприемнике сели батарейки, и теперь ему приходилось обходиться без новостей о путче. Панчо не верил, что пираты распрощались с нами навсегда, и боялся, что они устроят засаду. Кроме того, его беспокоило, что вскоре он окажется в тех местах, где когда-то пытался построить новую жизнь. В последние дни я не раз замечал, что он ищет одиночества, уходит смотреть на реку или джунгли, разглядывает сорванный цветок или поднимает взгляд на кроны гигантских махагониевых деревьев. Казалось, он заново знакомится с вынужденно покинутыми когда-то местами и просит у джунглей разрешения вернуться.
Когда по крыше забарабанил усилившийся дождь, в хижину вошел мужчина с голым торсом, мускулистыми руками и квадратным ежиком, от которого его голова была похожа на молот. Он назвался «учителем» и сказал, что его зовут Диксон. Как и Хосе, он родился в Краутаре и никогда в жизни не покидал берегов этой реки, хотя, по его словам, ему уже «около тридцати семи». «Я ни разу не был в Нью-Йорке!» – воскликнул он и начал расспрашивать нас, как живется «в том мире».
Индейцы тавахка до сих пор оставались в основном охотниками-собирателями да приторговывали на реке сельскохозяйственными культурами и золотом. Когда я спросил Диксона об истории его племени, он показал на свою бритую голову и сказал, что она хранится «тут». Я вспомнил, что точно те же слова услышал от вождя тавахка и Морде. У них до сих пор не было ни книг, ни архивов. «Как у Гомера», – улыбнувшись, заметил Крис.
Диксон сказал, что его народу уже несколько тысяч лет, но сейчас они находятся на грани вымирания. Он упомянул испанских конкистадоров: как они рубили головы, порабощали и уничтожали индейцев. С этими событиями была связана несколько столетий передававшаяся из уст в уста легенда. «После прихода испанцев случилось страшное землетрясение, – рассказывал Диксон. – Оно уничтожило один из самых крупных наших городов, где стоял огромный золотой храм». Он немного помолчал, а потом продолжил свой рассказ: «Землетрясение вызвало оползень. Целая гора обрушилась и накрыла город. Теперь никто не знает, где его искать».
Я спросил, сколько осталось в его племени людей. «Когда-то все мы жили в очень большом городе на берегу реки, и нас было около пяти тысяч, – сказал он. – А теперь мы рассеялись по огромной территории, да и осталось нас меньше тысячи».
В последнее время их начали терроризировать до зубов вооруженные поселенцы и фермеры. «Плохо стало, очень плохо, – сказал он и показал на застилающие небо тучи, словно демонстрируя, что жестокость и насилие накрыли их земли, как этот грозовой фронт. – Они отнимают у нас все».
* * *
Мы поужиналив домике, расположенном в самом центре деревни. Его хозяйка накормила нас тортильями и бобами с каким-то неизвестным белым мясом. В углу, согревая прохладный ночной воздух, потрескивал костер. Чуть позже вернулся старик, с которым мы хотели побеседовать. Из-за пояса его штанов торчала деревянная рукоятка охотничьего ножа. Он до нитки вымок под дождем. Его белая рубашка липла к телу, потяжелевшие от воды штаны сползали с талии, а резиновые сапоги облепила грязь. Старик поприветствовал нас кивком головы. Лицо его было изрезано глубокими морщинами, а на подбородке красовалась жидкая седая бородка. Он сказал, что его зовут Маркос, но жители деревни называют его «cacique», или «босс».
Он отвел нас к себе домой. Интерьер стоящей на сваях хижины отличался простотой и аскетичностью. Там была кровать, сколоченная из веток деревьев, на полу лежала стопка аккуратно свернутой одежды, а на стене висела рамочка с древней черно-белой фотографией давно покинувших этот мир родителей Маркоса.
Переодевшись в сухую одежду, он уселся на деревянный стул и показал мне висящий на шее почерневший от времени зуб животного. «Это зуб ягуара, которого я убил много лет назад», – сказал он по-испански. Маркос засмеялся, как будто его забавляли мысли о далекой молодости. Он сказал, что был самым пожилым индейцем в здешних местах и вроде бы родился в 1929 году. «Но точно я этого не знаю», – расплылся старик в беззубой улыбке. В комнату вошла женщина средних лет с подносом горячего сладкого кофе.