— Я подумал, что ты это он.
— Кто? — с трудом выговорила она.
— Деместриу, — наконец произнес Лаклейн. Несмотря на слабые протесты Эммы, он все-таки притянул ее к себе, сжав в объятьях.
— Я никогда не хотел причинять тебе боль, — он вздрогнул. — Эмма, это вышло случайно.
Но его слова не произвели никакого эффекта. Она продолжала дрожать в его руках, все еще объятая страхом.
Эмма не верила ему — ни сейчас, ни тогда — и он только что напомнил ей тому причину.
***
Краем глаза Эмма заметила, как Лаклейн убрал руку с руля и снова потянулся к ней. Но, как и в предыдущие разы, сжав ладонь в кулак, убрал ее обратно.
Вздохнув, Эммалин уперлась лбом в холодное стекло, став всматриваться невидящим взглядом в пространство за окном автомобиля.
Ее чувства, после недавних событий, были настолько противоречивыми, что она даже не знала, как ей на все реагировать.
Эмма не злилась на Лаклейна из-за этого конкретного случая. Она была достаточно глупа, чтобы прикоснуться к ликану, находящемуся в плену кошмара — и поплатилась за это. Но вот саднящее горло, и то, что она не могла принять таблетку, чтобы унять боль, вызывало у нее чувство сожаления. Как и все, что она о нем узнала.
Эмма уже задумывалась о том, возможно ли, что именно Орда пленила его, но всегда отбрасывала эту вероятность. Так как все знали, что плененные ею не сбегали. По крайней мере, Эмма никогда не слышала ни об одном подобном случае. Даже тетка Мист, которая на самом деле побывала в стенах вампирской цитадели, не смогла убежать, пока повстанцы не захватили замок — и генерал повстанческой армии не освободил валькирию, чтобы заняться с ней любовью.
Исключив тогда Орду, Эмма даже предположила наличие политической подоплеки. Ведь, как-никак, Лаклейн был вожаком ликанов, и его пленение, вполне вероятно, могло быть результатом какого-то переворота, предпринятого его же людьми.
Но, оказалось, что его схватил и заточил Деместриу, самый злобный и жестокий вампир из всех. Если слухи о Фьюри были правдивы, и молва не лгала — рассказывая о ее муках на дне моря — тогда, каким же пыткам подвергался сам Лаклейн? Топили ли его по приказу Деместриу? Держали ли в цепях под землей или, быть может, хоронили заживо?
Они истязали его сто пятьдесят лет, пока он не сбежал — чего еще никому не удавалось.
И Эмма боялась, что именно тогда он и потерял свою ногу…
Она не могла себе представить такие страдания — столько времени испытывать нескончаемую боль, чтобы в итоге…?
В том, что произошло сегодня — не было вины Лаклейна. Хотя он, судя по мрачному выражению лица, считал иначе. Но, тем не менее, вспоминая сейчас о своем поступке, Эмма злилась на него за то, что он удерживал ее рядом с собой. О чем он, черт его дери, только думал? Узнав о том, что ему пришлось пережить, Эмме стало ясно — сегодняшний инцидент был неизбежен. В конечном счете, он сорвал бы на ней всю свою ярость. И подобное могло повториться.
Но она этого не допустит. Потому что может попросту не пережить следующей вспышки гнева. А если ей каким-то чудом и удастся выжить, то она не хотела бы перед всеми оправдываться, что синяки на шеи и кровоподтеки в глазу у нее после столкновения с чертовой дверью.
Почему он ее не отпускает?
Чтобы выплескивать на нее скопившуюся боль.
Лаклейн обращался с ней, как с кровожадным вампиром. Все эти дни он выказывал свое презрение, словно она была одной из этих убийц. И если он не изменит свое отношение, то, чтобы защитить себя, она начнет вести себя подобно тем, кого он так ненавидит.
Сегодня они с Лаклейном должны достигнуть Киневейна, и уже завтра на закате она сбежит.
***
Эмма сидела в наушниках, упершись лбом о стекло, хотя в этот раз ничего не напевала.
Он хотел вытащить эти штуковины у нее из ушей и поговорить о случившемся, извиниться. Чувство стыда буквально грызло его изнутри. Еще никогда в жизни Лаклейн не чувствовал себя таким виноватым. Но он знал, что если сейчас заберет наушники, она попросту сломается. С их самой первой встречи он то и делал, что пугал ее, причинял боль. И сейчас Лаклейн ощущал, что Эмма была на грани, с трудом справляясь с событиями последних четырех дней.
Освещающие их дорогу фонари делали синяки на бледной коже ее шее еще заметнее, заставляя Лаклейна вздрагивать при каждом взгляде на них.
Если бы тогда он вовремя не пришел в себя, то мог… убить ее. И так как причины собственного поступка были ему не ясны — он не мог гарантировать, что подобное не повторится или что она в безопасности от него…
Вдруг какой-то писк заставил его насторожиться.
Нагнувшись к приборной доске, Эмма кивнула на датчик топлива, который сейчас светился красным и, не сказав ни слова, указала ему на съезд с шоссе. Она все еще молчала, и он прекрасно знал, это потому, что ей больно говорить.
Сидя за рулем этой машины — кажущейся ему теперь слишком маленькой — Лалкейн чувствовал себя растерянным и беспокойным. Да, он перенес муки ада, но, черт бы всё побрал, как он мог едва не задушить свою пару — неважно в каком состоянии при этом был — если все о чем мечтал до этого — найти ее?
Как мог так поступить с той, кто была его спасением?
Сейчас не имело значения, что он еще не сделал Эмму полностью своей. Важнее было другое — если бы он не нашел ее, не оказался рядом, и она своими ласковыми словами и нежными прикосновениями не уняла его боль, он бы все еще находился в том переулке, поглощенный пучиной безумия.
И чем он ей отплатил? Превратил жизнь в ад.
Съехав с шоссе, Лаклейн заметил автозаправку. И свернув на стоянку, припарковался перед колонкой подачи горючего, на которую указала Эмма. Как только он заглушил мотор, она тут же вытащила те штуковины из ушей. Лаклейн хотел было что-то сказать, но Эмма, посмотрев вверх, вздохнула и выставила руку, тем самым, прося дать ей кредитку. Лаклейн так и сделал, а затем прошел вместе с ней к колонке, чтобы посмотреть, как нужно заправлять бензобак.
Пока они ждали, он решился сказать. — Я хочу поговорить с тобой о том, что случилось.
— Забыто, — Эмма махнула рукой. Ее голос прозвучал хрипло, противореча этому нелепому заявлению. Резкий свет, исходящий от заправки, позволил рассмотреть ее правый, налитый кровью глаз. Она должна бы быть сейчас в ярости. Так зачем сдерживается?
— Почему ты мне все не выскажешь или не накричишь? Не выплеснешь на меня свою злость?
— Ты спрашиваешь, почему я не иду на конфликт? — тихо поинтересовалась она.
— Да, именно так, — ответил Лаклейн. Но, заметив ее взгляд, тут же пожалел о своем вопросе.