Читать интересную книгу Маяк - Филлис Джеймс

Она ни разу не упомянула о груде обгорелых бумаг, оставшихся в камине. Дэлглиша несколько удивило, что их не убрали оттуда, однако вполне вероятно, что Миранда Оливер и Тремлетт понимали, что это было бы бессмысленно, ведь Мэйкрофт и Стейвли наверняка должны были уже сообщить о том, что видели в доме.

— Были сожжены какие-то бумаги, — сказал Дэлглиш. — Вы можете рассказать мне об этом?

Тремлетт проглотил ком в горле. Он умоляюще посмотрел на Миранду, но та была вполне готова к ответу:

— Это были гранки последней книги моего отца. Он работал над ними, внося очень существенные изменения. Мой отец никогда не сделал бы такого. Вероятно, кто-то ночью забрался к нам в дом.

— Разве дверь не была заперта?

— Нет. Она очень редко бывает заперта — на острове в этом нет необходимости. Когда вчера он вернулся поздно вечером, то он должен был бы ее запереть просто по привычке, но, наверное, забыл или, если и не забыл, не дал себе труда это сделать. Дверь не была заперта, когда я встала сегодня утром, да этого и не нужно было. Папа всегда оставлял ее незапертой, когда уходил.

— Но ведь он наверняка заметил, что уничтожены гранки. Это должно было его ужаснуть. Разве не естественнее было бы разбудить вас и спросить, как это случилось?

— Возможно. Но он этого не сделал.

— Вы не находите, что это выглядит довольно странно?

Теперь на Дэлглиша был устремлен откровенно враждебный взгляд.

— Все, что произошло со вчерашнего дня, выглядит странно. Странно, что мой отец умер. Он мог ничего не заметить, а если заметил, мог не захотеть меня беспокоить.

Дэлглиш обратился к Деннису Тремлетту:

— Насколько важна эта потеря? Если это верстка, то в доме должен быть второй экземпляр, а в издательстве еще несколько?

К Тремлетту вернулся голос:

— Эта верстка была очень важна. Сам он никогда бы ее не сжег. Он всегда настаивал на том, чтобы ему присылали верстку, потому что предпочитал править текст на этой стадии работы, а не в рукописи. Это, конечно, сильно затрудняло работу издательства, а ему обходилось достаточно дорого, но он никогда ничего не переделывал, пока не получал верстку. И он вносил очень много правки. Именно так он любил работать. Иногда он даже вносил изменения между переизданиями. Он никогда не мог до конца поверить, что роман совершенен. И он отказывался от издательского редактора. Мы работали над исправлениями вместе. Он вносил свои исправления карандашом, а я вписывал их чернилами в мой экземпляр гранок. Мой экземпляр тоже пропал, так же как и его.

— А где они хранились?

— В верхнем ящике его письменного стола. Он их не запирал. Ему и в голову не могло прийти, что это необходимо.

Дэлглиш хотел поговорить с Тремлеттом наедине, но понимал, что это будет нелегко сделать. Он обратился к Миранде:

— Кажется, мне придется передумать насчет чая или кофе. Может быть, чашечку кофе, если это вас не очень затруднит?

Если его просьба и была ей неприятна, она сумела скрыть раздражение и, не произнеся ни слова, вышла из гостиной. Дэлглиш с облегчением увидел, что Миранда закрыла за собой дверь. Правильно ли он сделал, что выбрал кофе? Если Оливер был придирчив, ей скорее всего придется молоть зерна, а это займет некоторое время, но, если Миранда не намерена особенно себя утруждать, он может рассчитывать всего на несколько минут ее отсутствия.

Без всяких предисловий он спросил Тремлетта:

— Каково было работать с мистером Оливером?

Тремлетт поднял на него глаза. Казалось, что сейчас он просто горит желанием говорить.

— С ним было нелегко, на почему должно быть обязательно легко? Я хочу сказать, он не сделал меня поверенным своих тайн, он порой раздражался, но я не придавал этому значения. Я проработал у него двенадцать лет, и эти годы были самыми лучшими годами моей жизни. Я всем ему обязан. Я был нештатным литредактором, когда он меня нанял, и работал главным образом для его издательства. Я часто болел, так что мне было трудно найти себе постоянное место. Он видел, что я работаю добросовестно, так что, когда я отредактировал одну из его книг, он взял меня на постоянную работу. Он заплатил за меня, чтобы я пошел на компьютерные курсы. Работать для него, находиться рядом с ним изо дня в день было настоящей привилегией. У Элиота я прочел слова, которые, как мне кажется, абсолютно к нему подходят: «И ты по-прежнему пребываешь в невыносимой схватке со словами и смыслами». О нем говорили, что он современный Генри Джеймс, но на самом деле это не так. В его книгах встречались такие же длинные, сложные предложения, но мне всегда казалось, что у Джеймса они затмевают истину. А у Натана Оливера они ее высвечивали. Мне никогда не забыть, чему я у него научился. Не могу представить себе, как без него жить.

Он был готов разрыдаться. Дэлглиш мягко спросил:

— Вы во многом ему помогали? Я имею в виду, обсуждал ли он с вами когда-нибудь развитие сюжета, то, что он пытается сделать?

— Ему не нужна была моя помощь. Ведь он был гений. Но иногда он и вправду спрашивал — например, о каком-то действии: «Вы этому верите? Как вам кажется, это обоснованно?» И я ему говорил. Мне думается, он не очень любил выстраивать сюжет.

Оливеру повезло: он нашел себе в помощники восторженного поклонника, по-настоящему влюбленного в литературу и обладающего литературным вкусом, равным его собственному, — человека, по всей вероятности, готового пожертвовать своим, менее значительным, талантом ради служения гению. И горе Тремлетта было явно искренним, так что видеть в нем убийцу Оливера было бы трудно. Однако Дэлглишу приходилось встречать убийц с такими же актерскими способностями. Горе, даже вполне искреннее, — самое сложное из чувств, оно редко бывает однозначным. Можно горевать о смерти таланта, в то же время радуясь смерти человека. Но то, что были сожжены гранки, — совсем другое дело. Это свидетельствовало о такой ненависти к самой работе и о такой мелочности души, каких Дэлглиш в Тремлетте вовсе не видел. О чем же на самом деле горевал этот человек — о страшной гибели своего наставника или о груде обгорелой бумаги с карандашной правкой великого писателя? Дэлглиш не мог бы разделить с ним горе, но вполне разделял возмущение таким надругательством.

Тут как раз появилась из кухни Миранда. Кейт поднялась с места — помочь ей разгрузить поднос. Кофе, который разливала Миранда и которого ему вовсе не хотелось, был превосходным. После кофе, с которым Дэлглиш и Кейт покончили очень быстро, беседа естественным образом подошла к концу. Тремлетт встал из-за стола и, сильно хромая, вышел из комнаты, а Миранда проводила Дэлглиша с Кейт до двери и плотно закрыла ее за ними.

Они направились к коттеджу «Тюлень». Помолчав с минуту, Дэлглиш сказал:

— Мисс Оливер очень аккуратно оставила решение за нами, не правда ли? Твердо убеждена, что ее отец не мог совершить самоубийство, а в то же время изложила массу причин, почему он мог бы покончить счеты с жизнью. Тремлетт подавлен и испуган, а она вполне владеет собой. Легко понять, кто главенствует в этом союзе. Как вы думаете — Тремлетт лгал?

— Нет, сэр. Но я думаю, что, возможно, лгала она. То есть я имею в виду все эти разговоры о помолвке: «Папа меня любит, папа хочет, чтобы его доченька была счастлива…» Похоже это на Натана Оливера, каким мы его знаем?

— Не каким мы его знаем, Кейт. Только таким, каким, нам его описали другие.

— И вообще, вся история этой помолвки с самого начала показалась мне очень странной. Сначала меня поразило, что они не отправились поговорить с Оливером вместе, и то, почему Тремлетт так старался не попадаться Оливеру на глаза после того, как Миранда сообщила отцу эту новость. Потом мне пришло в голову, что это, по всей вероятности, не так уж странно. Возможно, Миранда хотела сообщить об этом отцу наедине, рассказать ему о своих чувствах, изложить их планы на будущее. А если бы он грубо ее оборвал, она могла бы скрыть это от Тремлетта. Она могла солгать Тремлетту, сказать, что отец обрадовался, что они решили пожениться. — Кейт на миг задумалась, потом добавила: — Впрочем, большого смысла в этом все равно не было бы. Он узнал бы правду очень скоро, сразу как пришел бы работать с Оливером сегодня утром. Папа все ему сказал бы.

— Да, уж он сказал бы, — ответил Дэлглиш, — если только Миранда не была уверена, что на следующее утро папы тут уже не будет и некому будет сказать.

8

К четырем часам дня Дэлглиш и его группа получили ключи, в том числе и ключ к боковой двери Кум-Хауса, и устроились в предоставленных им помещениях: Дэлглиш — и коттедже «Тюлень», а Кейт и Бентон — в двух соседних квартирах в конюшенном корпусе. Дэлглиш решил дать Кейт и Бентону возможность опросить Эмили Холкум, хотя бы поначалу. Как последняя представительница рода Холкумов, дольше всех других гостей прожившая на острове, она, по всей вероятности, могла рассказать ему о жителях острова гораздо больше, чем остальные, и, помимо прочего, он сам очень хотел поговорить с ней. Но с беседой можно было подождать, и это он, а не она, будет направлять ход разговора. Было очень важно, чтобы все подозреваемые осознали, что Кейт и Бентон, как члены его команды, тоже участвуют в расследовании.