Носили хорошую практичную обувь, всегда с плоской подошвой, но никаких высоких каблуков… Мы не носили облегающее. Носили удобную одежду и одевались не для мужчин.
Макгиверн с самого начала подчеркивает, что все это не означало желания выглядеть по-мужски: «Мы были стильными, поскольку в некотором смысле были женщинами, и серьги становились все более и более затейливыми… Волосы все больше стояли торчком и были выкрашены в красный»[193]. Свойственное панку в 1970-х годах стремление к самостоятельному изготовлению вещей («сделай сам») вполне устраивало женское движение: его легко можно было связать с возрождением традиционных женских занятий вроде вязания и петчворка.
Макгиверн вспоминала, как женщины носили «куртки из довольно яркой ткани, часто из лоскутов… То были славные куртки, но, опять-таки, очень свободного кроя. Не приталенные, ничего такого». Эти куртки отражали визуальную эстетику маоистского Китая, намекая на значение социалистических традиций для движения за освобождение женщин. Мао Цзэдун написал в 1961 году:
У дочерей Китая высокие устремления.
Они любят свою форму, а не шелка и атлас[194].
Заимствованная из Китая — несколько скорректированная по фасону — хлопчатобумажная куртка стала для жительниц Белфаста феминистским предметом одежды, символом отказа выставлять свое тело на мужской суд.
Активистки движения за освобождение женщин смешивали стили, например надевая грубые ботинки и платья: получившийся ансамбль выглядел провокационно. На одежду наносились лозунги. На футболках американской профеминистской группы Дартмутского колледжа в конце 1970-х годов красовался призыв BTMFD (burn the motherfucker down, «сжечь сукиного сына»). Сью Кац из бостонской лесбийской пролетарской группы Stick-It-In-The-Wall-Motherfucker Collective вспоминала, как носила кожаную одежду и мечтала наделить подрывным потенциалом мини-юбку из ПВХ[195]. Многие активистки движения за освобождение женщин сочли новые варианты костюма эффективным средством для бунта в повседневной жизни. Некоторые приняли гендерный нонконформизм кросс-дрессинга, культивирование растительности на теле и бинтование груди. Женщины признавались, что они очень рады не следовать традиционной или установленной мужчинами моде и желают одеваться так, как нравится им самим или другим женщинам.
Элисон Бартлетт из Австралии вспоминала: «Было большим облегчением снять лифчик. Это было чувственно, не стесняло в практическом отношении… и экономило деньги». Участница знаменитого марша под лозунгом «Вернем себе ночь» в австралийском Брисбене вспоминала спонтанное и гордое избавление от рубашек и футболок:
По мере того как стал действовать эффект от ощущения причастности к большому коллективу, другие тоже решили раздеться до пояса и гордо прошли по городским улицам и мосту [Виктории]. Старые и молодые, толстые и тощие, груди колыхались и подпрыгивали, торчали и выглядывали, лениво висели и задорно мотались… Полицейские в своих защитных костюмах и с оружием выглядели уязвимее — как если бы сами нуждались в защите от выпущенных на свободу прямо на улице обнаженных грудей.
С точки зрения этой женщины, их поступок оказался «шикарным, бунтарским и, в общем-то, чувственным». На этом фоне тяжелая экипировка полицейских выглядела нелепо[196]. «Феминистский облик», таким образом, представлял собой не только новый гардероб, но и размышления о телесности, и выход в физическое или общественное пространство.
В 1980-х годах в женском лагере мира рядом с базой Гринхэм-Коммон англичанки выработали особый стиль — «яркий, практичный и изобретательный: коротко остриженные волосы, перехваченные цветными лентами, и многослойная свободная одежда, в том числе цветные шарфы, сапоги и плащи». Временами, чтобы обойти режимные меры, активистки отходили от феминистской эстетики. Надев обычные платья и юбки, две женщины из [лагеря] Гринхэм проникли на базу и с удовольствием смотрели телевизор в комнате для семей военных. Поскольку они сняли ленты и длинные свитера, в них не признали активисток, пока они через главные ворота не отправились в лагерь[197].
Женщины, оказавшиеся у власти, столь же расчетливо подходили к тому, что они носят. Англичанка Валери Уайз, политик местного уровня, в 1980-х годах добившаяся миллионных ассигнований женским группам, отказалась от рабочего комбинезона, заменив его на обычный костюм с юбкой. В момент, когда сторонницы движения за освобождение женщин отвергали условности моды, избавлялись от бюстгальтеров и отказывались сбривать волосы на теле, Уайз сочла «очень рискованным» решение просто коротко постричься. При этом она прекрасно понимала, что общепринятый костюм придает ей больший политический вес: «Я хотела, чтобы люди слушали то, что я говорю, и не желала тратить часы на то, чтобы выбирать себе наряд… Я не хотела, чтобы моя одежда отвлекала их. Я не была похожа на пинап-герл»[198]. Сара Дауз, в 1970-х годах возглавлявшая Управление по делам женщин в австралийской гражданской администрации, также рассказывала, что не надевала «ничего слишком яркого, но ничего и слишком модного». После назначения на должность она сменила джинсовые брюки на длинную джинсовую юбку. Правда, в 1980-х годах Дауз отметила, что для «фемократов», теперь носивших деловой костюм (power suit) с подложенными плечами, коды изменились: «Жакет теперь нередко красный. Этот цвет во многих культурах ассоциируется с властью, а также с сексуальностью. Не менее важно… возвращение [высокого] каблука с его сложным, противоречивым сочетанием властности и сексуальности»[199].
Культивирование «феминистского облика» было доступным способом образовать новое сообщество. Феминисткам из Белфаста узнаваемый костюм давал ощущение причастности: Макгиверн отметила значение комбинезона, но подчеркнула, что раздобыть его в Белфасте в 1970-х годах было непросто. Посетив в конце 1970-х годов Нью-Йорк, она купила для женщин из своего коллектива одинаковые комбинезоны. Единообразие костюма соответствовало приверженности группы принципам независимости и совместного распоряжения ресурсами.
Контроль и критика костюма
Политика в отношении «облика эмансипированной женщины» заключалась не только в том, чтобы доставить удовольствие себе. В некоторых случаях она предполагала критику других женщин. Горящие желанием бороться с сексуальной объективацией, активистки движения за освобождение женщин избрали своей мишенью конкурсы красоты по всему миру (то есть именно тот институт, которым филиппинки пользовались как политическим трамплином). Много шума наделали акции феминисток на крупных соревнованиях, например на конкурсе «Мисс Америка». В 1968 году феминистская группа New York Radical Women пикетировала конкурс и устраивала театрализованные акции — кроме прочего, овечье шествие в знак протеста против того, что моделей «оценивают, как скот на ярмарке». Они отказывались разговаривать с репортерами-мужчинами, так что редакторы вынуждены были поручать освещение акций женщинам, томившимся в своих гетто «дамских» рубрик. В историю вошла установленная протестующими «урна свободы» — для бюстгальтеров, накладных ресниц и журналов вроде Playboy и Ladies Home Journal (вопреки распространенному мифу, все это не сжигалось)[200]. Движение распространилось на Англию (здесь в 1970 году на