Часы на башне пробили полдень, и Морозини задал себе вопрос, стоит ли ему возвращаться в отель лишь ради того, чтобы поесть. Ответ был отрицательный: возвращение в «Европу» было сопряжено с риском снова попасть в лапы американца. Он выбрал «Пивную Моцарта», самую красивую в старой части города. Поедая гуляш, способный воскресить мертвого, – повар не пожалел красного перца! – венецианец решил, чем займется во второй половине дня: отправится на разведку туда, куда предстоит идти ночью. Он поедет на машине на Градчаны, осмотрит часть замка, открытую для публики, и знаменитый собор святого Витта. Осталось подумать, как распорядиться вечером. Как избежать пытки Баттерфилдом, который, Морозини не сомневался в этом, будет торчать в баре до поздней ночи? Из бара так удобно наблюдать за входом в отель...
Внезапно взгляд Альдо упал на маленькую афишку в рамке лакированного дерева. Она извещала о представлении «Дон-Жуана», которое должно было состояться в тот же вечер. Так, во всяком случае, понял Морозини. Призванный на помощь официант подтвердил: сегодня вечером в Национальном театре дают гала-представление. И поскольку это тот самый зал, где опера была поставлена в 1878 году, спектакль обещает стать событием.
– Вы думаете, еще можно купить билеты?
– Смотря сколько.
– Один.
– Я бы очень удивился, если бы вам это не удалось. Если вы остановились в большом отеле, портье мог бы помочь вам...
– Прекрасная мысль! Соедините меня, пожалуйста, с отелем «Европа»...
Не прошло и нескольких минут, как Альдо уладил вопрос с билетом, закончил обед в оказавшемся вполне приличным кафе и заказал машину. Для начала он велел отвезти его к Национальному театру, чтобы как следует запомнить его расположение, а оттуда прямо ко входу в королевский дворец. Альдо всегда прекрасно ориентировался на местности и был уверен, что, проделав этот путь однажды, он сумеет безошибочно его повторить. Единственный способ не привлечь к себе лишнего внимания нынешним вечером – воспользоваться собственным автомобилем.
После полудня время пролетело быстро. На королевском холме было чем полюбоваться самому привередливому любителю прекрасного, даже если не брать в расчет сам великолепный вид на «стобашенный город», чьи позеленевшие от времени медные крыши еще хранили кое-где остатки блеска, за который Прагу некогда прозвали золотой. Немногие современные здания затерялись среди роскоши старинной архитектуры, а длинная дуга Влтавы, с ее старыми каменными мостами и зеленеющими островками, голубой, искрившейся под солнцем лентой обвивала древние кварталы. Богемская столица напоминала дышащий невинной свежестью букет цветов.
А между тем, и Морозини теперь это знал, Прага во все времена притягивала к себе сверхъестественные явления. Языческие народные традиции сплетались здесь и с иудейской кабалистикой, и с самыми загадочными течениями христианства. Город всегда давал приют всевозможным колдунам, магам и алхимикам, добывавшим богатство из подземных руд. Что же касается окруженного садами дворца, надменно смотревшего на окрестности с вершины своего холма, то именно такое место могло приворожить императора, влюбленного в красоту, фантазию и грезы, но вместе с тем боявшегося людей не меньше, чем богов, и проведшего раннюю юность при мрачном, озаренном отблесками костров инквизиции дворе своего дяди Филиппа II Испанского. С тех пор у Рудольфа осталась склонность к меланхолии и одиночеству, и более всего на свете он ненавидел царствовать. И все же этот почти чуждый собственной власти правитель внушал удивительное почтение подданным. Это объяснялось прежде всего природной величественностью, благородством манер, молчаливостью – он мало говорил, а главное – его загадочным взглядом, истинного выражения которого никто не мог постичь... Одно было несомненным: этот человек не познал счастья, и, возможно, присутствие среди его несметных сокровищ зловещего рубина сыграло в этом свою роль...
Именно об удивительной судьбе этого давно почившего императора и размышлял Морозини, возвращаясь в «Европу». Дневные чары города до такой степени околдовали его (а сколько еще удивительного обещали ночные!), что венецианец позабыл про своего американца. А тот был тут как тут, на своем посту, засел в баре, и, когда Альдо его заметил, было уже слишком поздно. Однако, благодарение Господу, Алоизиус, казалось, нашел себе новую жертву: он разговаривал со стройным темноволосым человеком южноевропейского типа.
Альдо метнулся к лифту. На какое-то мгновение ему показалось, будто он уже где-то видел этого человека... Впрочем, во время многочисленных поездок ему приходилось встречаться с таким множеством самых разных людей, что он почел за лучшее не задумываться.
Когда же князь, уже одетый для театра, вновь вышел в холл, Баттерфилд, оказавшись у него на пути, ошеломленно уставился на его шесть футов, аристократического великолепия и воскликнул:
– Ух ты!.. Какой красавчик! И куда это вы в таком виде направляетесь?
– Как видите, ухожу! И позвольте мне не докладывать вам обо всех моих свиданиях!
– Да-да, конечно! Ну что ж, приятного вам вечера! – пробурчал разочарованный американец.
Заказанная по телефону машина ждала у входа в отель. Альдо сел за руль, закурил сигарету и мягко тронулся с места. Через несколько минут он остановился у театра и влился в изысканную толпу, ни в чем не уступавшую той, что посещала оперные театры Парижа, Вены и Лондона или его любимый «Ла Фениче» в Венеции. Прелестный зал был выдержан в зеленых и золотистых тонах, чуть поблекших, что лишь усиливало очарование... Зато, едва взглянув на программку, Морозини еле удержался, чтобы не выругаться: исполнительницей партии Церлины оказалась именно та венгерская пташка, что помогала ему избавиться от скуки в конце прошлой зимы. Князь подосадовал на то, что услужливый портье достал ему слишком хорошее место: если только Ида обнаружит его присутствие, она немедленно выдумает Бог знает какую романтическую и лестную для себя историю, и ему будет стоить нечеловеческих усилий от нее избавиться!
Альдо собрался было встать и поискать себе место подальше от сцены, но зал уже был полон. Уйти тоже невозможно – не станешь же шататься во фраке по пивным и прочим кабакам, дожидаясь полуночи. Однако он быстро успокоился: в соседнем кресле расположилась дама весьма внушительных размеров. Ее голову, склонившуюся сейчас к низенькому бесцветному спутнику, венчало такое обилие черных перьев, что, казалось, ради них ощипали целое стадо страусов. Морозини, несмотря на высокий рост, оказался практически задрапирован этой ниспосланной ему ширмой и, почувствовав себя в безопасности, безмятежно погрузился в божественную музыку несравненного Моцарта. По крайней мере, до конца антракта!