Квинтилий и ухом не повел, что-то чиркнув на своем пергаменте. Наконец, он свернул документ в трубочку, засунул его в ящик стола и сказал в воздух, ни к кому не обращаясь:
— Приречное крыло, камера двенадцать. Строжайший надзор.
За моей спиной выросли двое стражников. Перед тем, как отправить в путешествие по темным и пахнущим мхом коридорам Железной башни, меня обыскали. Отобрали деньги, баронское кольцо, поясной ремень и коротенький ножик для разрезания книг. Все вещи вместе с оставленным бароном Стагисом мечом сложили в мешок и куда-то унесли.
Вот я и сижу в «камере двенадцать» уже несколько колоколов и представления не имею, что со мной будет дальше. Вообще-то в городе про Железную башню ходило множество жутких слухов: мол, по приказу влиятельных особ здесь могут и глаза выколоть, и удушить ночью, а потом сказать, что узник скончался от грудной жабы… Не понимаю, что потребовалось от меня существу, завладевшему троном королевства? Скорее всего, оно хочет уничтожить всех возможных свидетелей, чтобы беспрепятственно править дальше. Из чего делается логический вывод: ваш покорнейший слуга останется здесь очень надолго, если не навсегда…
— Эй! — я прислонился к двери спиной и начал пинать ее пятками. — Кормить узников вы обязаны! И принесите теплое одеяло!
Скрипнула круглая деревяшка, закрывавшая глазок. К двери кто-то подошел.
— Молчите, — донесся тихий голос. — Ужин будет после десятого колокола. И лишних одеял не полагается, у вас есть одно.
Как же! Одеялом это можно называть только в насмешку. Кусок побитой молью фланели, под которым не может укрыться и десятилетний ребенок — настолько маленький! Одно хорошо — ужин все-таки скоро принесут. Интересно, чем они здесь кормят?
— Будете шуметь — командир стражи коридора прикажет заковать в кандалы, — пригрозил находившийся за дверью стражник. — Или перевести в подземные этажи. А в тех камерах — воды по колено.
— Тогда я не буду шуметь, — я отошел и равнодушно сел на узкую деревянную кровать. Тьфу, ублюдки!
Я несказанно обрадовался, когда очень издалека донеслись десять ударов колокола с храма Митры, стоявшего во дворе тюрьмы. Туда водили неопасных заключенных. Отлично! Значит, скоро принесут поесть!
Рано радовался. Вот прозвонили первую четверть, затем вторую, я задремал и проснулся лишь когда отбивали полночь. Еду никто не принес. Они что, меня голодом хотят уморить?
Вдобавок я пить захотел. И еще кое-чего, о чем при дамах не упоминают.
Наконец-то! Зашуршал отлично смазанный засов, тихо звякнула снаружи связка ключей. Но вдруг у меня заколотилось сердце — а если это убийцы? Задушат или зарежут, а может быть оттащат в пыточную, вызнавать, где находятся мои приятели-заговорщики… Не скажу, что я умею хорошо драться кулаками, но хотя бы пару синяков я им сумею поставить прежде чем умру! Или вцеплюсь зубами в шею…
Но нет, рано напугался. Дверь распахнулась, за ней стояли двое, виднелся деревянный столик на витых ножках и тележка со столовым прибором.
Ничего себе! Это что, специально для меня или так кормят всех заключенных? Безмолвные стражи Железной башни внесли стол в мою камеру, накрыли парчовой скатертью, поставили серебряные тарелки, два шандала со свечами, кувшины с символом пуантенских виноделов и несколько блюд, накрытых серебристыми начищенными крышками. Притащили два кресла. В камере сразу стало уютнее, а у меня аж слюни потекли.
Тюремные служки вышли, однако дверь почему-то не закрыли. В полутемном проеме виднелись стражники, остававшиеся в коридоре. Меня так и подмывало усесться за стол и начать долгожданную трапезу. Но постойте… Почему накрыто на двоих? У меня что, будут гости? Только бы не моя матушка! Тогда лучше сразу повесится, мучений меньше… Впрочем, разве могла она столь быстро приехать из поместья?
В коридоре раздались шаги. Твердые, уверенные. Но что самое интересное — эта походка мне была знакома.
— Прикройте дверь, — произнес низкий голос, обращенный к стражникам. — И марш отсюда! Будете подслушивать — вздерну.
Я обессилено опустился в предложенное тюремщиками кресло. Руки почему-то дрожали.
— Привет, Хальк! Извини, пришлось задержаться…
Это он! Конан! Самый настоящий! Его речь, которую не спутаешь ни с чьей другой, его руки со шрамом на тыльной стороне правой ладони, прищур его глаз, его манера отбрасывать пальцами волосы со лба и кривить угол рта в усмешке… Даже серьга в ухе — его любимая, простое тонкое золотое колечко с единственным синим камешком.
Только откуда он тут взялся?
Сказать, что я был поражен — значит, ничего не сказать. Конан, не обращая внимания на то что я превратился в сидячую статую, прошелся по камере своей чуточку тяжеловесной, но одновременно очень упругой походкой, потрогал влажные стены и ругнулся по-киммерийски. Это словечко, «льюги», я слышал от него много раз и произносил он его всегда с одинаковой интонацией.
— Я, кажется, им приказал, чтобы посадили в нормальную камеру, — ворчал Конан. — Уж прости, Хальк, что так вышло…
— Грозили в кандалы заковать, — слабым голосом наябедничал я. — Конан, я полагал, ты с остальными…
— В кандалы! — возмущенно воскликнул варвар. — Сетовы отродья! Ты что, буянил, бестолочь?
Он отодвинул свое кресло и уселся за стол напротив меня. Налил вина (разумеется, только себе — у него привычка такая) и неожиданно замолчал.
«Все боги мира и Бог Единый, что могло произойти за время, пока я отсутствовал в Обители Мудрости? Либо они пошли, взяли штурмом дворец и пришибли самозванца, либо… Ой, нет… Почему он сказал про то, что приказал выделить мне хорошую камеру? Мама дорогая, что происходит? Кто это? »
— Вина хлебни, — хмыкнул король. — Что-то ты бледный. Посидел полдня в Железной башне и сразу в уныние впал. Хальк, очнись!
— Здравствуй… Конан, — выдавил я. — Ты как сюда попал?
— Через дверь, — спокойно ответил киммериец. — Кстати, тебе привет от Эвисанды. И от графини Эрде.
— Что-о? — у меня отвисла челюсть и я едва сдержался от того, чтобы не шарахнуться в сторону от человека, которого неплохо знал и всегда считал одним из самых благоразумных и честных людей из многих встреченных в моей жизни. — От кого?
— От графини Эрде, Ринги, жены Мораддина, — не меняя уравновешенной интонации, повторил Конан. — Эй, эй, Хальк, насколько я тебя знаю, ты никогда в обморок не падал! Я тебе кажется, сказал — выпей вина.
Ничего не чувствующими губами я коснулся краешка кубка и сделал несколько глотков. Вкус не ощущался, будто это было не вино, а вода.
— Ты кто? — наконец проговорил я, осмелившись взглянуть в такие знакомые, чуть насмешливые синие глаза киммерийца. — Или ты мне морочишь голову, или… Я не знаю, что думать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});