— Вообще-то это аптека моего покровителя, — мягко возразила я. — Он скоро сюда прибудет.
— Катон, не скромничай! Ты вылизал вашу лавку до блеска и сделал из нее сущую прелесть!
— Чья бы ни была аптека, мы очень рады видеть вас, Катон, за нашим столом, — произнесла Лукреция с теплой радушной улыбкой.
Я заметила, что два передних верхних зуба у нее немножко перекрещивались, но это только усиливало ее очарование.
— Ах, как мне тогда понравились солнце и звездочки! — с неожиданным для нее ребяческим восторгом воскликнула Клариче и обратилась ко мне через стол:
— Мы задали целых три пира — один пышнее другого. По случаю нашей свадьбы мужнина родня устроила на улице Ларга огромный танцевальный зал, и каждый день на столы подавали по пятьдесят разных яств. На праздничной золотой посуде! — нарочито громко добавила она.
— Клариче считает нелепым есть за семейным столом незатейливые кушанья из глиняных тарелок, — пояснил Лоренцо с едва заметной снисходительной улыбкой. — Надо сказать, ее матушка, когда впервые гостила у нас, даже сочла это за оскорбление.
— Но, супруг мой, это и вправду странно! По крайней мере, мне было страшно неловко за вас, когда вы, вместо того чтобы сидеть с гостями на свадебном пиру, вдруг встали и начали им прислуживать!
— Никакой неловкости для тебя, Клариче, здесь быть не может, — заметила ей Лукреция. — У Лоренцо отменное чутье, что пристойно и что надлежит делать в том или ином случае. Оно проявилось у него с ранней юности. Как ты считаешь, счел бы уместным отец послать его в шестнадцатилетнем возрасте с поручением к новому Папе Римскому, если бы он…
— Мне тогда уже исполнилось семнадцать, мамочка.
— Шестнадцать тебе было, когда ты выехал в Милан, чтобы замещать на бракосочетании сына герцога Сфорца, — настояла на своем Лукреция, — и по пути проверил наши банковские филиалы в Болонье, Венеции и Ферраре. Но ты совершенно прав, дорогой, — улыбнулась она Лоренцо, — когда отец отправил тебя в Рим, чтобы ты добился от Папы концессии для нашей семьи на разработку квасцовых рудников, тебе уже исполнилось семнадцать.
— Мне все подсказывали дядья, твои братья, — возразил Лоренцо.
Очевидно, его смущала лавина похвал, хлынувшая на него в моем присутствии. Однако Лукреция не желала умолкать.
— Моих братьев и в помине не было в Неаполе во время визита Лоренцо к тамошнему правителю, сущему чудовищу, — уже напрямую обратилась ко мне хозяйка. — Дон Ферранте стяжал себе славу отъявленного мучителя и кровопийцы: он спит и видит, как бы подмять под себя всю Италию. Мой супруг послал к нему Лоренцо, чтобы выведать, что у злодея на уме.
— Мне это так и не удалось, — вставил Лоренцо.
— Зато ты смог его очаровать. Обворожить. И пришел с ним к договоренности, благодаря которой Тоскана до сих пор в добрых отношениях с Неаполем.
— Мамочка, прошу тебя, — взмолился Лоренцо.
— Я знаю, как умерить ее пыл, — язвительно улыбнулся Джулиано.
— Сынок, ну не надо… — нерешительно начала она, очевидно зная, что последует дальше, но смолкла и покраснела.
— Наша мамочка, — торжественно объявил Джулиано, — совершеннейшая из женщин своей эпохи.
— Прославленная поэтесса, — подхватил Лоренцо, довольный тем, что его оставили в покое. — Она составила в terza rima[12] жизнеописание Иоанна Крестителя и сочинила великолепное стихотворение о своей любимой библейской героине Юдифи.
— Та бронзовая силачка в саду, отрубающая голову Олоферну, — пояснил мне Сандро.
Лукреция, воплощенная скромность, сидела с потупленным взглядом, словно давая понять, что неспособна прервать литанию почестей, воздаваемых ей сыновьями.
— Она друг и покровительница художников и ученых, — похвалился передо мной Джулиано.
— И к тому же неплохая предпринимательница, — вступил в разговор Пьеро. — Напомню, что именно Лукреция выкупила у республики серные источники в Морбе и основала там процветающий курорт.
— Перестаньте! Я вас всех прошу! Я больше ни разу не похвалюсь никем из вас, — пообещала Лукреция с комической серьезностью.
Шутливые шепотки за столом поддержали это ее намерение.
— Хотя имею на это материнское право, — добавила Лукреция, тем самым оставляя за собой последнее слово.
Я потаенно улыбнулась, всецело соглашаясь с хозяйкой: в конце концов, мать действительно имеет право хвалиться своими детьми и переполняться гордостью за их успехи. Однако за этим столом мне представилась неожиданная удача услышать от сыновей славословия достижениям их матери.
Вдруг я увидела, что патриарх клана Медичи, только что благосклонно внимавший семейным подтруниваниям, сидит с закрытыми глазами. Заметил это и Джулиано.
— Папочка! — вскрикнул он.
Пьеро тут же открыл глаза.
— Почему ты закрыл глаза?
— Чтобы они понемногу привыкали… — печально улыбнулся тот.
Все закричали: «Что ты, папочка!», «Не говори так!». Лукреция, закусив губу, схватила его изуродованную подагрой руку и умоляюще поглядела на меня.
— Катон, нет ли у вас чего-нибудь обезболивающего? У всех лекарей, что пользуют моего мужа, уже руки опускаются…
Я покосилась на собравшихся, на миг усомнившись, уместна ли за столом столь интимная тема, но увидела на их лицах лишь нескрываемые любовь и обеспокоенность за близкого человека, причем у Сандро Боттичелли ничуть не меньшие, чем у Лоренцо и Джулиано.
«К черту приличия», — подумала я и вполголоса спросила Пьеро:
— Задержки мочеиспускания бывают?
Он кивнул.
— Лихорадит часто?
— Почти ежедневно, — ответила за него Лукреция.
Я задумалась, припоминая рецепт отвара, который папенька однажды готовил для синьора Леци, чье недомогание очень напоминало болезнь главы дома. Подагру то снадобье, конечно, не вылечило, зато сбило лихорадку и существенно облегчило страдания пациента.
— Приглашаю ваших сыновей, — я с улыбкой взглянула на молодых людей, включая и Сандро, — прийти завтра ко мне в аптеку. Я пошлю вам с ними лекарство, которое подействует благотворно, я вам обещаю.
В глазах Лукреции блеснули слезы признательности.
— Спасибо тебе, Катон, от всех нас, — грустно улыбнувшись, сказал Лоренцо и с ерническим видом добавил:
— Завтра мы, едва встав с постели, ринемся к тебе в аптеку, словно свора голодных псов.
Все за столом тоже заулыбались, даже Пьеро заметно повеселел.
— Простите, что запоздал, — послышалось от одной из садовых арок.
К столу торопливо подошел приятной наружности мужчина лет тридцати пяти и занял место рядом с Клариче.