Ар-лунг? И предостерегал меня мужик бывалый, опытный. Сейчас, на моей подготовленной делянке, ростки прибавляют три дюйма в день. Потеплеет — наверняка дойдёт и до пяти. Ежедневно. Крепкие бобовые усики старательно цепляются за всё, к чему можно дотянуться, радуют папку. И душат тыквы. Задавили даже сорняки. Чтобы от новой культуры был прок в масштабах хотя бы города — засеять придётся много, а засеяв — не уверен, что смогу контролировать. Перевал Ар-лунг теперь непроходим, необитаем, не разведу ли я и здесь собственную бобовую чащу?
— Звучит скорее интересно, нежели пугающе. Я бы, возможно, рискнул. Хотя бы из любопытства. Но ведь чтобы вывести достаточно собственного посевного материала — понадобятся годы. Денег на поля нам бы вполне достало, а времени?
— Есть способы сильнее ускорить рост. Под линзами и лучшей из последних смесей росток вышел из семени на глазах, за минуты. После чего скукожился и истлел от внутреннего перегрева. Те чёрные загогулины, что валяются по всей мельнице — иссохшие черви терзающих меня неудач.
— Эх-е-е… — Аспен усмехнулся деловито, с пониманием. — Наслаждайся. И сколько ещё вызовов предстоит нам, если следовать заветам Лема и не торопиться в грязь. — Артефактик пару секунд смотрел на сопящего на полу юношу, откашлялся громко, проверяя — крепок ли сон. — Неудачи подобны ступеням. Ведущим вверх, если правильно их использовать. Сей несчастный паренёк, пускающий слюни в рыжую глину, лежит, сам того не зная, на горе́ мертвечины. Ну или по меньшей мере на куче. Плотью голема станет глина, сердцем и движущей силой — камни редкого жара, подобием разума — мои собственные заклятия. Латы же должны не столько защищать его, сколько сдерживать силу, пылающую внутри. Оборачивая в глину и магию мельчайшие крупицы вечно горячих камней, у меня уже множество раз получались фактически живые куски плоти. Некоторые сокращались и трепетали от прикосновений. Иссыхали, трескались и распадались, не хуже твоих ростков. Те же, что держались дольше, я вынужден уничтожать сам. Гасить тлеющие крупицы необходимо, ибо жар от них трудноощутим, малозаметен, но губителен для всего истинно живого. Работая с этим жаром ранее, используя в артефактах, я всегда брал как можно меньше, крохи и пыль, и всегда был осторожен. Ему же, — Аспен указал на фрагменты лат, — понадобится несравнимо больше. Чтобы творя жизнь её не лишиться, мне нужно больше особой стали, больше попыток и неудач в литье и ковке, нужно больше времени. А голодная округа торопит.
Хлёсткий ночной ветер сёк черепичную крышу, втискивался в щели, пытался трепать ставни. Ставни не бились, не скрипели. Были сработаны достаточно крепко, чтобы сдержать даже и недруга с топором, не то что какой-то ветер. Накладной засов из дубового бруса выглядел по-своему красиво. Гаронд почти беззвучно хмыкнул, дивясь этому странному, не свойственному ему любованию.
Очаг уже не горел, еле теплились кровавые отсветы на измельчавших, седеющих углях. Он сидел не шевелясь, на полу, оперевшись спиной о нагретый камень. В доме было очень тихо. Только Бера ровно дышала за пологом кровати. Гаронд слушал её дыхание и различал за ним всё. Состояние, настроение, страхи, желания, усталость или страсть, радость и огорчение. Последнее время — он слышал уныние. Что, конечно, не удивляло. Ещё по зиме ему пришлось избавиться от коров, засолив и завялив лучшие части, а остальное продав в город. После сбыл и почти всех свиней, так как ещё раньше — распродал изрядную часть запасов корма. И всё это вовсе не из-за того, что ленился или ошибался в хозяйстве. Соседи, вся округа, беднели. Выделяться заметным благосостоянием становилось опасно. Скот, амбар, набитый погреб — были словно костёр в лесу, согревали и кормили, но предательски подсвечивали в голодной темноте, указывая добычу всем неспящим. Однажды уже приходилось отбиваться.
В тот раз они пришли под утро, выбили дверь со смехом и криками, выволокли Беру во двор. За волосы, в одной рубахе до пят… совсем ещё молодая — она не могла даже крикнуть, только дышала часто и мелко. Гаронда тогда не было. Он вернулся случайно, ещё издалека услышав смех и её дыхание…
До чуткого уха фермера донеслось встревоженное блеяние овец. Он бесшумно поднялся, пару секунд смотрел на полог кровати, потом ушёл проведать овин. Радуясь возможности отвлечься.
* * *
Только начинало светать, а они уже орали. Проклятые дрозды. Насколько Нейт помнил — они назывались Певчими Дроздами, но тот, кто счёл эти вскрики пением — наверняка слушал их ближе к обеду. А то и к ужину, хорошо под хмельком. Да, выпивки вчера хватило. С избытком. Он помнил, как вчерашние собутыльники пробовали отвести… занести его в мельницу, но так и не справились. Брыкался он что надо. Но, надо сказать, знахарь не бросил, укрыл каким-то тяжёлым тулупом, под которым и сейчас было довольно тепло. А вот бородатый кузнец долго ворчал, явно не желая оставлять незнакомца ночевать в своей мастерской. Нейт и сам бы не остался, но был слишком пьян, чтобы связно мыслить, реагировать или хотя бы целенаправленно ползти…
Он не без труда поднялся, разминая затёкшие руки и ноги. Огляделся, поднял и тщательно отряхнул тулуп. Пристроил добротную одёжку на гвоздь у столба, жалея, что не имеет своей такой же. Нужно было уйти пораньше, пока хозяева ещё спали, чтобы не обсуждать всё вчерашнее. Он мог обойтись и без их помощи, наверняка мог. Что бы там ни думала Мэйбл. Или он сам ещё вчера.
Нетвёрдо бредя мимо соседского плетня́, Нейт всё гадал, куда же податься. В Маньяри были и другие ветераны… калеки, раненые, выздоравливающие или не слишком. Наверняка их кое-как кормили. Так же стоило снова попытаться отыскать родню. Если всё же было кого искать. А если не было — что делать с землёй, с садами? В смысле — с их остатками… Заботы жужжали в голове, вовсе не обнадёживая, но постепенно формируя хоть какие-то цели. Вдруг нога скользнула на лысой кочке, он не успел даже выставить рук и рухнул набок, умудрившись чувствительно приложиться головой. Несколько мгновений лежал, пыхтя и поругиваясь. Отдышавшись, ощупал ушибленную голову. На пальцах чернела кровь.
Нейт быстро понял, что крови вокруг слишком много. Вязкой, полусвернувшейся, ещё остро пахнущей. Некоторые места на этом бордово-чёрном пятачке были будто подтёрты, замыты… вылизаны. Уже зная, что искать — он углядел тут и там следы лап. Чуть в стороне, на плетёном из прутьев заборе, слегка шевелилась на ветерке прядь белой шерсти.