что на самом деле весь вечер думала о том же. И Сол — Элис это точно знала — думал о ней, а не о космическом разуме, о котором вел разговор.
Два года… Неужели прошли, пробежали, промчались, пронеслись два года? Иногда Элис казалось, что тот первый вечер все еще продолжается, а иногда — что минула жизнь и ничего больше уже не будет, а ведь это не так, и нынешняя ночь тому примером, такого у нее с Солом еще не было, не получалось; Элис заснула, положив голову на плечо Сола, и он говорил что-то о том, каким будет ее сон; сам он не спал, это было его особенностью, и сначала Элис не понимала, как это возможно, как выдерживает его организм; она помнила свою тетю Доротею, сестру матери, погибшую в тридцать лет; что-то сдвинулось в ее мозгу, и однажды она перестала спать — не спала вообще: ночь, другую, третью… Принимала снотворное, но сна все равно не было, она бродила по комнатам, в ее поведении появились странности, тетя Дора перестала узнавать окружающих, ее хотели отвести к врачу, но не успели — бедная женщина бросилась с балкона, и все кончилось.
А Сол не спал уже пятый год и был вполне — даже более чем вполне! — нормальным мужчиной. Она засыпала на его плече и знала, что он до утра даже не сменит позу. «Мне удобно, ласточка, — говорил он, — ты так сладко спишь, будто за нас двоих, а я лежу и думаю, по ночам хорошо думается, все лучшие мысли приходят ночью». «А вдруг ты, как тетя Дора»… «Ну уж нет, — тут Сол становился очень серьезным, гладил Элис по голове, целовал в губы. — Со мной этого не произойдет, это совсем другая болезнь, понимаешь?»
Это действительно была другая болезнь — не психическая, как у тети Доры, а что-то связанное с работой вегетативной нервной системы, Элис не понимала медицинских объяснений, ей достаточно было знать, что такой у Сола организм: мозг отдыхает как бы по частям — фактически, не засыпая ни на минуту, он спит все время. Снов Сол, конечно, не видел, но чтобы восстановить силы, ему не сон был необходим, а покой — лежать рядом с Элис в темноте, смотреть внутрь себя, пустить мысли бродить на свободе, а чаще ни о чем не думать.
Она заснула и сквозь сон чувствовала, как Сол вставал; может, просто мышцы затекли или судорога в ноге… Он ходил, ложился опять и клал ее голову себе на плечо, и ей было хорошо, как никогда в жизни.
* * *
— Нужно что-то делать, Фредди, — сказала Элис. — Я люблю Сола, ты понимаешь? Люблю! Любила…
— Да-да, — пробормотал Фред. — Тебе нужно поесть, ты совсем бледная…
— Не могу. И пить не могу, возьми мой бокал. И жить не могу тоже.
— Элис!
— Кто-то вошел и выстрелил. И если этот полицейский уверен, что так быть не могло… Он никого и не будет искать, верно?
— Не будет, — согласился Фред, отставив пустую чашку кофе и потянувшись к бокалу с минеральной водой. — Он уже нашел подозреваемую — тебя. И теперь, поверь мне, будет стараться доказать, что приборы, фиксировавшие твое состояние во время сна, попросту врали. Или были испорчены. У него это не получится, но он никогда не признается в том, что аппаратуре можно доверять больше, чем первому впечатлению. Ты должна понять, дорогая, что детектив отстанет от тебя только в одном случае. Если мы — ты и я — найдем убийцу.
— Ты и я? — Элис непонимающе посмотрела брату в глаза.
— Это очевидно, — кивнул Фред. — Полиция не станет искать — комната была заперта изнутри, а чудес в этом мире не бывает.
— Отвези меня домой, Фред, — пробормотала Элис. — Пожалуйста…
* * *
Старший инспектор Реджинальд Дайсон закрыл дверь в кабинет главврача клиники доктора Мартинсона и запустил обе пятерни в свои густые бакенбарды. Это успокаивало. Это помогало думать. Тайна. Он же любитель тайн, почему его не вдохновила эта? Почему больше всего ему хотелось сейчас не думать о смерти доктора Туберта, а завалиться на диван и перечитать любой из романов Стаута?
В холле, перед широко раскрытой дверью в приемное отделение, Дайсон увидел подпиравшего стену доктора Палмера. Старший инспектор уже снял с него показания, выяснил, что ни Палмер, ни его ассистент Фром звука выстрела не слышали, хотя работали в лаборатории, расположенной на том же этаже, метрах в тридцати. Были увлечены делом, а когда люди увлечены… Понятно. Дайсон пошел к выходу, не обращая внимания на знаки, которые делал ему доктор.
— Инспектор! — Палмер понял, что жестикуляция не приводит к нужному эффекту и принялся кричать на весь холл, будто пришел к выводу, что полицейский глух, как тетерев. — Инспектор, можно вас на два слова?
— Конечно, — с обреченным видом сказал Дайсон и направился в дальний угол, где на стене висели три таксофона и стояли два кресла, в одном из которых спала рыжая пушистая кошка. Дайсон опустился в свободное кресло, предоставив доктору Палмеру разбираться с животным, которому, согласно инструкции, висевшей на стене на каждом этаже, запрещено было находиться на территории медицинского учреждения.
Палмер аккуратно взял кошку в руки и опустил на пол. Кошка недовольно выгнула спину, и, сердито зашипев, отправилась вальяжным шагом искать более спокойное место.
— Разве не запрещается держать кошек на территории клиники? — осведомился Дайсон, для которого инструкция была таким же священным текстом, как пять книг Моисеевых.
— Это Флора, — объяснил Палмер. — Ей можно.
Приняв к сведению, что в клинике из правил делают исключения, Дайсон спросил:
— Вы хотели мне о чем-то сообщить? Что-то вспомнили?
— Нет, — доктор Палмер был гладко выбрит, лыс, как янтарь, и, должно быть, поэтому густая растительность на голове и особенно на щеках инспектора казалась ему отвратительным проявлением атавизма, он старался не смотреть Дайсону в лицо и говорил, глядя в пол, отчего его лысина отражала свет яркой неоновой лампы и выглядела, как барабан, инструмент, который Дайсон терпеть не мог, поскольку вынужден был слушать репетиции своего соседа, игравшего в университетском оркестре.
— Тогда о чем вы хотели со мной говорить? — осведомился он и демонстративно посмотрел на часы.
— Это вам для дела, — буркнул доктор Палмер и достал из брючного кармана магнитофонную кассету. — Мы с Доналдом ее только что прослушали.
— Что прослушали? — не понял Дайсон.
— Здесь, — объяснил доктор Палмер, — фонограмма нашего утреннего эксперимента. Точнее — копия, я переписал пленку для вас. Мы фиксируем разговоры между собой и с реципиентами, потому что… Неважно, вам вряд ли интересна суть наших научных опытов.