приемную. Граф был в домашнем платье, то ли он так к кавалеру как к родственнику вышел, то ли демонстрировал пренебрежение. Они сухо раскланялись, фон Мален положил кошель на стол, опять же, не в руку отдал.
– Серебро, что в приданое сестре обещано, она уже взяла, – сообщил граф с видимым высокомерием. – Золото тут.
– Тут? – удивился Волков, указывая перстом на кошелек. Не таков должен был оказаться кошель, в котором лежали шестьсот гульденов. Это он знал наверняка, у него в телеге под охраной Увальня и Максимилиана лежали два мешка золота.
– Тут сто шесть монет, что полагаются в приданое за моей сестрой, – ничуть не смутившись, отвечал граф. – Остальное получите позже.
Граф кивнул, полагая разговор законченным.
Волков взял тяжелый кошель, подержал его на руке, он не собирался уходить:
– Соизвольте назвать дату, когда я смогу получить остальное, господин граф.
– Я сообщу вам дату позже, – уже с раздражением бросил фон Мален.
– Прошу вас с этим не затягивать, – почти с вызовом настаивал Волков. – Я нуждаюсь в деньгах, так как собираюсь строить замок для вашей сестры.
– Я очень счастлив за мою глубоко любимую сестру, – едко сообщил граф.
Волков был рад, когда ему сообщили, что госпожа фон Эшбахт уже идет. Он хотел побыстрее ухать из этого большого и старого дома, который совсем не казался ему гостеприимным. Карета была подана ко входу. Он стоял рядом с ней, ждал жену.
Элеонора Августа вышла из дому не одна. И были с ней вовсе не ее братья. С ней шла все та же ее служанка и подруга Бригитт Ланге. Красивая женщина чуть старше Элеоноры. То, что она не простая служанка, говорило ее платье. И уже очень близка была она к дочери графа, чтобы быть простой подлой девкой. Явно происходила она из людей непростых.
Волков сам, без лакея, помог жене сесть в карету.
– Благодарю вас, – проговорила чопорно Элеонора Августа.
Он также помог сесть в карету и Бригитт. Та тоже его поблагодарила.
И уже когда кавалер садился на коня и наконец хотел кивнуть кучеру, из окна кареты высунулась его жена и сказала томно:
– Господин мой, велите ехать по улице Красильщиков.
– Зачем же нам по ней ехать, госпожа сердца моего? Та улица ведет на запад, а нам надобно к южным воротам, – удивился кавалер. – Да и дух там дурной.
– Хочу приглядеть себе шарф синий. Он будет мне к лицу, – невинно отвечала жена.
– Как пожелаете, – кивнул он и, повернувшись к Рене, велел: – Ротмистр, езжайте к южным воротам.
– Потом надобно будет заехать на улицу Святой Матильды, – продолжала Элеонора.
– Зачем же нам туда? – опять удивлялся Волков.
– Там, в пекарне Бренера, хочу купить себе хлебов.
– Хлебов?
– Да, хлебов и пряников.
– Помилуйте, сударыня, в обозе пять или шесть корзин с едой, там и хлеба есть. И… чего там только нет! – не понимал Волков.
– Я хочу пряников! – твердо сказала госпожа фон Эшбахт, глядя прямо в глаза мужу.
– Так, может, пошлем кого-нибудь, – предложил он ей. – Пока вы будете выбирать шарф, вам купят пряники.
– Я сама хочу выбрать себе и шарф, и пряники, – заявила она, и по ее тону Волков понимал, что Элеонора не уступит.
– Нас ждут мои офицеры, это будет невежливо.
– Подождут! – зло отрезала жена. – Ничего. Со мной, например, этой ночью тоже обошлись невежливо, и я смиренно ждала, когда все закончится. И офицеры ваши подождут, пока ваша жена покупает пряники.
Больше ему сказать было нечего, разве что только кучеру:
– На улицу Красильщиков езжай.
Карета тронулась, жена победно на него глянула из окна, а Сыч вздохнул и спросил:
– Теперь госпожа с нами будет жить?
– А как ты думаешь, болван? – зло ответил Волков и дал шпоры лошади.
* * *
Когда дорога оказалась позади, а карета остановилась во дворе его дома, кавалер чуть не расхохотался, глядя на выражение лица своей жены. Максимилиан держал ему стремя, а Волков, вытаскивая из него больную ногу, губу закусил, пытаясь сдержать смех. Но это было непросто, если хоть краем глаза взглянуть на вытаращенные глаза и на перекошенное лицо молодой женщины.
– Господин мой, – закричала она, все еще высунувшись из кареты, – это постоялый двор какой-то?
А по двору меж ног лошадей бодро бегали перепуганные таким нашествием куры, в хлеву трубно замычал бык, а на пороге стояла худощавая девица, босоногая и в потрепанном платье.
Волков усмехнулся и ответил, разминая спину после долгой езды:
– Нет, госпожа, это и есть поместье, хозяйкой которого вы являетесь.
– Что? Это мой дом? Мне что, тут жить? – не верила Элеонора Августа. – Вы шутите, муж мой?
Тут же из другого окна кареты выглянула Бригитт. Она как раз была спокойна, и ее лицо выражало больше интереса, чем негодования.
Все еще усмехаясь и поглядывая на женщин, то на одну, то на другую, кавалер сказал:
– Ну, если у вас нет другого мужа, то придется вам пожить тут.
– Господь милосердный! – взвизгнула дочь графа. Но нет, она не просила помощи у Господа, она пылала яростью. – В поместье моего отца даже подлые и то в лучших домах живут!
– Уверяю, внутри намного лучше, – стал уговаривать ее Волков, открывая ей дверь кареты. – Выходите и посмотрите дом изнутри.
– Нет, я уеду домой. Стану жить там, пока вы не построите дом, подобающий женщине из рода фон Маленов! – кричала она, пытаясь захлопнуть дверцу.
– Нет, вы не уедете, – наконец изменил тон кавалер. – Выходите и займитесь размещением.
– Нет, не выйду! – упрямилась жена.
– Хорошо, – с нехорошей ухмылкой произнес Волков. Он повернулся, прошел пару шагов и заговорил с кучером, который все еще сидел на козлах: – Ну а тебя тоже нужно уговаривать?
– Меня? – удивился кучер. – Мне тоже в дом идти?
– Лошадей распрягай, дурень! – заорал Волков. – В конюшню их веди, пои, корми и чисть!
– Ах, вы про то! – обрадовался кучер госпожи и полез с козел.
– Не смей! – закричала из кареты Элеонора Августа. – Не забывай, чей ты слуга!
Кучер замер, но стал коситься на Волкова. А Волков ничего ему не сказал, просто показал крепкий рыцарский кулак, ну а лицо его говорило само за себя. И кучер сразу понял, кто тут хозяин. Недолго думая спрыгнул с козел и стал выпрягать коней.
– Не смей! Не распрягай лошадей, холоп! – кричала его бывшая хозяйка, но он словно не слышал, озирался немного испуганно и пожимал плечами: мол, не я виноват.
А кавалер, подойдя к открытой дверце кареты, сказал, протягивая руку:
– Госпожа, пойдемте в дом.
– Нет! – взвизгнула Элеонора Августа. – Уберите руку, не пойду в холопскую хату!
– Ну