Призрак убитого пилота, словно ручной ворон, опустился к нему на плечо безмолвным свидетелем.
Тем временем фельдшер «Ариэля» вместе с хирургом Танга собирались приступить к пересадке кожного протеза Элли Куинн. Протез должен был служить ей лицом, пока (когда именно и каким образом?) ее не доставят в клинику, где будет осуществлена биорегенерация.
– Зачем тебе присутствовать при этом? – тихо спросил Майлз у Элен, когда она на цыпочках подошла к операционному столу.
Она покачала головой.
– Я хочу посмотреть.
– Зачем?
– А ты зачем?
– Я никогда не видел такой операции. И потом, она была ранена, исполняя мой приказ. Мой долг как командира быть рядом.
– В таком случае и мой тоже. Я целую неделю работала с ней плечом к плечу.
Фельдшер сняла бинты, и взорам открылось нечто жуткое: нос, уши, губы, щеки – ничего этого не было; подкожный жир и волосы сгорели дотла. И все же Элли пыталась что-то сказать, издавая невнятное клокотание. Ее болевые рецепторы заблокированы, напомнил себе Майлз и вдруг, отвернувшись, прижал ладонь к губам.
– Я думаю, нам здесь нечего делать. Обоим. Все равно мы ей ничем не поможем.
Он поднял глаза на Элен. Она была мертвенно бледна, но, судя по всему, не собиралась покидать свой пост.
– До каких пор ты собираешься стоять здесь? – спросил Майлз и подумал: «Боже, а ведь на ее месте могла оказаться ты…»
– Пока не закончат, – сухо ответила она. – Или пока не перестану чувствовать ее боль. Пока не огрубею, как отец. Если я перестану чувствовать боль другого, то уж сочувствовать врагу не буду наверняка.
Майлз покачал головой:
– Мне кажется, нам лучше продолжить разговор в коридоре.
Элен нахмурилась, собираясь воспротивиться, но, посмотрев на Майлза, последовала за ним без возражений. Едва они вышли, как Майлз привалился к стене, тяжело дыша и глотая вязкую слюну.
– Может, принести тазик? – предложила Элен.
– Не надо. Через минуту я буду в порядке.
Минута прошла, и ему, слава Богу, удалось не оскандалиться. Переведя дыхание и почувствовав, что в состоянии говорить, он категорически изрек:
– Женщинам не место на поле боя.
– Почему? Неужели это, – Элен кивнула в сторону палаты, – было бы не так ужасно, если бы на месте Элли оказался мужчина?
– Не знаю, – проговорил Майлз. – Твой отец однажды сказал мне: если женщина натягивает военную форму, она отдает себе полный отчет в том, что ей грозит. И ты должен стрелять в нее не задумываясь. Довольно странный способ утверждения равноправия полов. Мое естество подсказывает другое. К примеру, укрыть плащом ее плечи. Но не сшибать с плеч голову.
– Честь всегда бок о бок с риском, – раздувая ноздри, возразила Элен. – Отвергая риск, ты отказываешься от чести и славы. А я-то думала, что рядом со мной единственный на Барраяре мужчина, способный допустить, что честь женщины – не только то, что находится у нее между ног.
– Честь солдата – исполнение его патриотического долга.
– Или ее патриотического долга.
– Или ее долга, – согласился Майлз. – Но мы служим не родине, а императору. Это далеко не одно и то же. Мы здесь зарабатываем десятипроцентную прибыль для Тава Кольхауна. По крайней мере до недавнего времени делали это.
Он глубоко вздохнул и прикрыл глаза – надо было собрать силы, чтобы продолжить инспекцию. Но вот он снова обернулся к Элен:
– Ты, кажется, говорила что-то насчет необходимости стать грубой? Бесчувственной?
– Да. И что?
– Моя мать была настоящим солдатом, поверь. Но я не думаю, что ей была безразлична чужая боль. Даже боль ее врага.
После этих слов между ними надолго воцарилось молчание.
Совещание офицеров по поводу возможной контратаки противника получилось, к счастью, не таким напряженным, как ожидал Майлз. Они собрались в конференц-зале, где раньше заседало заводское начальство. Отсюда открывалась захватывающая панорама всей станции. Тяжело вздохнув, Майлз опустился в кресло – спиной к иллюминаторам.
Он быстро освоился с ролью беспристрастного арбитра, сопоставляющего различные предложения – и это при почти полном отсутствии информации, на которую можно было бы опереться. Он серьезно кивал, изредка ронял многозначительные «ага» и «хм», а вот «помоги нам Бог» произнес лишь однажды, – заметив, что Элен при этом едва удержалась от смеха. Торн, Осон, Джезек с Даумом и еще трое освобожденных из плена фелицианских офицеров справились с обсуждением и без активного вмешательства верховного главнокомандующего. Майлз вежливо и осторожно отклонил лишь те варианты, которые не оправдали себя в схватке с пеллианами.
– А вот что действительно всем нам здорово помогло бы – это если бы вы, майор Даум, вышли на связь со своим командованием, – сказал Майлз, подводя итог совещания. – Может быть, удастся найти добровольца, который попытается долететь на катере до планеты и сообщить им о нашем положении…
– Сделаем все возможное, – заверил Даум.
Какой-то неведомый поклонник подыскал Майлзу роскошные апартаменты в самой комфортабельной части станции. Каюта была расположена неподалеку от конференц-зала и, как видно, тоже предназначалась для кого-нибудь из начальства. Единственным недостатком было то, что последние несколько недель никто не следил за порядком. Майлз почувствовал себя археологом, опустившимся в раскоп, полный разнообразных находок из двух культурных слоев одновременно: сверху были разбросаны многочисленные свидетельства пребывания пеллианского офицера, а под ними помещались практически нетронутые залежи, относящиеся к той эпохе, когда помещением владел впоследствии вытесненный фелицианин. Мятое обмундирование и нижнее белье, пустые коробки из-под пайков, дискеты, недопитые бутылки – все это вдобавок хорошенько перемешалось, когда во время битвы за обладание заводом возникли перебои в системе искусственной гравитации. Первым делом Майлз проверил дискеты – увы, это оказались различные игры и другие средства развлечения. Ничего похожего на секретные документы или какую-нибудь ценную информацию здесь не было.
Потом Майлз отправился в душевую. И тут опять началось. Он готов был поклясться, что разноцветные пушистые островки плесени, как только перестаешь смотреть на них в упор, медленно перемещаются по стене. Возможно, это тоже было результатом переутомления, но на всякий случай Майлз поостерегся приближаться к ним, пока мылся. Выходя, он включил ультрафиолетовые светильники на максимум и плотно закрыл дверь. «Последний раз ты просил сержанта остаться на ночь, когда тебе померещились загадочные твари в туалете, – напомнил себе Майлз, – но тогда тебе было четыре года». Чувствуя непреодолимое желание заснуть, он с удовольствием облачился в чистую пижаму, которую захватил с собой.
Кровать представляла собой обширный и мягкий антигравитационный матрац, подогреваемый инфракрасным прожектором до температуры материнской утробы. Ходили слухи, что секс в подобной постели – один из самых увлекательных аттракционов космического путешествия. Майлзу не доводилось проверять справедливость этого утверждения, однако удушающие запахи, которые стал издавать матрац, когда достаточно нагрелся, красноречиво свидетельствовали, что другие обитатели каюты проделывали это не раз. Проворочавшись минут десять, Майлз выскочил из любострастного ложа, опустился и сидел на полу, пока его желудок не передумал выворачиваться наизнанку.
Он неверными шагами подошел к иллюминаторам. Отсюда открывался великолепный вид на искореженный, зияющий дырами корпус РГ-132. Время от времени какая-то особенно упругая деталь внезапно разгибалась, вызывая сотрясение других обломков, облепивших многострадальный корабль. Майлз несколько минут наблюдал за этим процессом и наконец решил отправиться к Ботари – выяснить, не осталось ли в его фляге немного виски…
В конце коридора находилась смотровая палуба. Прозрачный хрустально-хромовый купол открывал взгляду черноту космоса, пронизанную бесчисленным множеством звезд, холодных и острых, как иглы. Ради такого зрелища стоило потерять несколько минут драгоценного сна.