Читать интересную книгу Сибиряки - Николай Чаусов

— Как же, Никон Сергеевич, как же… Очень даже мы все недовольны этим делом.

— Кто — вы?

— Ну я, мы, значит, механики, шофера… кто же?

— Ясно. — Перфильев внимательно посмотрел в плутоватые глаза «обиженного». — А все ли?

— Все, Никон Сергеевич. Сколь тут живем, отродясь таких морозов не помним…

— Кого же вы, механики, считаете виноватым? Зиму, что ли?

— Ну, и зиму, конечно…

Перфильева начала раздражать такая беседа: «Дурака из меня разыгрывает или сам глуп как пробка?»

— Да говорите же, батенька, прямо: зиму или руководство?

— Уж это как вам угодно, Никон Сергеевич. Вы, я помню, сами очень даже умный человек были, чтобы в чем разобраться.

«Хорош гусь, — брезгливо подумал Перфильев, глядя в глаза механику, — без мыла хочет в душу залезть, лисица. Ишь ты, что поет: „сами умный человек были“. И вашим, и нашим…»

— Так кто же виноват в этом бедствии? Конкретней, конкретней!?

Механик тяжело вздохнул.

— И зима, конечно, Никон Сергеевич…

— И? Кто «и», спрашиваю?!

— И то?..

Перфильев достал платок, обтер лысину.

— Тяжел же вы, батенька, ох, тяжел! Ведь, кроме зимы, виноват кто-то? Как вы-то думаете?

— А как же, конечно, виноват, Никон Сергеевич, — испуганно оживился механик.

— Так кто же? Кто?!

— Так ведь вам лучше знать, Никон Сергеевич…

— Пошел вон!! — сорвался на фальцет доведенный до исступления Перфильев.

«Эк он, злодей, как запугал всех! — все еще не мог успокоиться Перфильев, выходя из житовского кабинета. — Слово боятся вымолвить! Место боятся потерять, не иначе. Еще бы: Сидорова снял, на пилораму отправил… Вот, кстати, упустил: Сидоров! Человек справлялся с работой, но, видите ли, чем-то не угодил…»

И Перфильев немедленно, на ходу, дописал в блокнот: «Сидоров».

В «штабе», куда Перфильев заглянул узнать насчет телеграммок, радист протянул ему только что принятую из треста:

«Лично выехать не могу болен тчк Проход Заячьей пади согласован Главке тчк Руководство работами возлагаю на вас тчк Вопрос Позднякова будет решаться Главке.

Павлов».

Пухлое лицо Перфильева вытянулось, поблекло. То, чего он в душе побаивался, случилось: Павлов «вовремя» заболел, а расхлебывать кашу поручил ему, Перфильеву… И надо же было сунуть ему это слово: «решаем»! Блеснул, называется! Ведь и сам знал, конечно, что под этим «решаем» в тресте поймут, что решает в первую очередь он, Перфильев. И протестовал, и другим словом: «решают», — хотел заменить, но вот рука сама настояла. Тщеславность проклятая! А что как не смогут пробить обходной да все полста тысяч лягут ему на шею? Поставят, батенька, и на твоей биографии точку. Недаром Танхаев его в помощники вербовал, но вовремя раскусил уловку Перфильев. А вот на собрании промолчал, сам себя в сообщники записал. Нет, не такого ответа Москвы ждал Перфильев. Слышал он краем уха, что когда случилась эта беда, Павлов будто бы себя выстегал, что его, Перфильева, поспешил с Ирсеверотранса убрать и Позднякову слишком рано поверил. Вот и теплилась в душе Перфильева скромненькая надежда. А теперь что же: не командовать Поздняковым, а его кашу расхлебывать да шею подставлять под веревку?..

С тяжелым сердцем Перфильев вышел из «штаба». Поглядеть разве, как идет там, на скалах?

Перфильев послал за дежурной полуторкой и через полчаса уже был на месте. К его немалому удивлению, дела шли куда лучше, чем рисовало его расстроенное воображение. Добрых пятьсот — а то и побольше! — метров дорога была уже расчищена от камня и леса, а взрывы донеслись до него километра за два. И другое поразило Перфильева: люди по пояс в снегу, обливаясь потом на сорокапятиградусном морозе, работали, как в своем собственном огороде: без окриков, без устали, без агитаций. Перфильев подошел к пильщикам, только что свалившим сосну.

— Как? Идет дело?

— Идет, — осклабился парень в кожаном шоферском шлеме. — Для себя стараемся, товарищ начальник.

— Хорошо. Очень хорошо! — похвалил Перфильев. — Да я в вас и не сомневался. Верю, мои ребята не подведут!

— Не подведем! — добродушно пообещал парень.

Обойдя участок и расспросив человек десять, Перфильев взбодрился: не плохо идут дела, вовсе не плохо! Этак недельки за две и пробьют, пожалуй. Зачем же терять возможность?

Перфильев поднял повыше воротник, поправил папаху и зашагал к подрывникам, где должен был находиться Поздняков. Его одинокая рослая фигура показалась Перфильеву последним крепостным фортом, который ему предстоит взять на пути к славе. Еще раз поправив папаху, решительно подошел к Позднякову, наблюдавшему подготовку к новому взрыву. Перфильев выждал, когда тот повернулся к нему, протянул радиограмму.

— Что это?

— Вам, батенька. Весть довольно неприятная, но что делать?

Поздняков читал, хмуря брови. Перфильев видел, как смуглое лицо его медленно залила бледность…

Страшный громовой взрыв потряс воздух. Целый каскад камней ударил в стоящий над пропастью кедр, ломая и кроша его пышную крону, обрывая обнаженные в земле крепкие корни. Великан задрожал всем своим богатырским корпусом, покачнулся… и выстоял.

Поздняков шумно и тяжело вздохнул и, не ответив Перфильеву, сунул в карман бумагу.

— Так что ж, батенька, в Иркутск поедете? Или в Качуге посидите? Я вас не принуждаю, у вас и других дел по горло…

— Никуда я не поеду.

Перфильев отпрянул назад.

— Как?! Но ведь это же приказ!..

— Приказ. Но дело я так не брошу… По крайней мере сейчас, — добавил он, продолжая смотреть на возившихся под скалой саперов.

— Но как же так, батенька? Я вас просто не понимаю… Не уважать распоряжения треста…

— Трест я уважаю, но отсюда я не уйду.

— Вот как вы, батенька мой, щепетильны! А ведь, помнится, я вам не то что эту безделицу, а и место свое уступал без прекословия… Да вам и в клинику следовало бы съездить, мороженых попроведовать. Вон ведь их сколько по вашей милости пострадало. — Перфильев показал акт медицинского освидетельствования, где стояла и подпись Червинской. И снова с удовольствием заметил, как покоробила эта подпись Позднякова.

— Вот что, товарищ Перфильев: или вы сейчас же оставите меня в покое или я прикажу убрать вас отсюда!

— Хам!.. Хам!.. Хам!.. — взвизгивая и пятясь от Позднякова, замахал руками Перфильев. — Вы еще ответите, батенька! Вы ответите!.. — И повернулся, заспешил к спуску.

К Позднякову подбежал Танхаев.

— Что случилось? Зачем Перфильев кричал?..

Поздняков, весь кипя от гнева и возмущения, подал Танхаеву скомканную бумагу.

Танхаев прочел, покачал головой.

— Тце, тце, тце… А ты что? Перфильеву что сказал?

— Сказал, что никуда не уйду.

— Правильно сказал! — воскликнул Танхаев. — Однако, какой подлец Перфильев! И мы: видим, что подлец, все видят, а никто ничего… Вот если бы он в морду ударил нас — тут бы статью в кодексе подобрали, а на эти дела до сих пор статьи не придумали!.. Ай-ай, плохо!

3

Вторую неделю безуспешно трудились комсомольцы у переката, пробуя отвести или остановить наледь. Перекат действовал, как заведенный механизм: вода с пушечным грохотом вспарывала лед и, хлынув в образовавшиеся пробоины, мощным стремительным потоком разливалась вниз по реке на несколько километров. Густой туман скрывал под собой и бурный шумный поток, и крутые прибрежные горы, и стоявшие на лесном берегу брезентовые палатки. Через два дня наледь смерзалась, перекат вновь покрывался толстой ледяной коркой, туман рассеивался, и в лучах щедрого сибирского солнца поблескивала сплошная широкая гладь Лены. А еще день спустя лед над перекатом пучило снова…

Измученные, грязные, с огрубевшими на постоянном морозе лицами, комсомольцы во время затишья выходили на лед с кирками и ломами и принимались за новые обходные траншеи, насыпи и барьеры. Но в следующий разлив наледи вся работа шла, как и прежде, насмарку: траншеи заливало, насыпи и барьеры смывало начисто, а сама наледь разливалась по реке с прежней силой. А комсомольцы, сидя у костра, спорили, обсуждали, искали еще новый способ…

В один из ранних вечеров, когда на реке стыла сделавшая свое очередное разбойное дело наледь, ребята заметили на противоположном берегу Лены движущуюся в их сторону черную точку. За ней появилась вторая, третья…

— Братва! Товарищи! Да ведь это же наши!.. Машины наши пошли!..

Парни бросились от костра к Лене. Несколько точек, одна за другой, приближались, то исчезая, то вновь появляясь из глубины леса. Сомнений не было: машины шли от Заячьей пади.

— Ура! — первым закричал Косов.

— Ура-а!! — подхватили все.

А машины еще раз вышли на берег и затем окончательно скрылись в тайге, вышли на старую трассу.

С наступлением сумерек на новом обходном пути брызнули ярким светом далекие фары. Лучи их то упирались в лес, в сопки, то впивались в темнеющий небосклон и двигались беспрестанно: пара за парой. Ребята до поздней ночи, очарованные зрелищем, смотрели на это бесконечное сверкающее шествие лучей, словно забыв и боль собственных поражений и ноющую усталость.