Читать интересную книгу Сибиряки - Николай Чаусов

Червинская, побледнев, отчужденно смотрела на ординатора.

— Ольга Владимировна, что с вами?

Червинскую взорвало.

— Делайте лучше свое дело!

5

Гордеев страдал. Напрасно старался он внушать себе, что в катастрофе с наледью виноват Поздняков, что в свое время предупреждал, сдерживал его от опасного шага, — голос совести восставал против. Ведь он, Гордеев, прекрасно понимал, чем это все могло кончиться, а вот предотвратить риск, одернуть и пристыдить советчиков, которые, как и он, остались теперь в стороне скромными наблюдателями, — не постарался. А человек может поплатиться… Да разве один он поплатится!

И без того безрадостные дни для главного инженера стали сплошным страданьем. Каждое утро, являясь в управление, он первым делом пробегал сводку из Качуга, надеясь на малейший просвет в бедственном положении с перевозками. Но сводки повторяли одно и то же:

«20 января. Температура 52 ниже нуля. Перекаты продолжают заливать трассу…»

А из Москвы шли отчаянные запросы Павлова:

«Молнируйте принятых мерах Лене тчк Немедленно организуйте радиосвязь Качуг Иркутск Москва».

«Принимайте любые меры восстановлению перевозок тчк Поймите ответственность грузов приискам Лены тчк Молнируйте принятых мерах».

«Еще раз требую немедленно организовать поиски обходных путей тчк Разрешаю любые затраты средств прокладке нового пути зпт Молнируйте исполнение».

Иногда в день поступало по нескольку таких телеграмм, и Гордеев немедленно переотправлял их Танхаеву и Позднякову. Однажды, когда он просматривал чертежи будущей вагранки, молодой конструктор с усмешкой сказал Гордееву:

— Теперь Позднякову, кажется, не до вас, Игорь Владимирович. Хватит с него распутываться на Лене…

Гордеев потемнел.

— Как вам не стыдно, молодой человек! Это по меньшей мере подло! — он отшвырнул карандаш и отошел от «комбайна».

— Простите, Игорь Владимирович, я вовсе не хотел никого обидеть…

— Надо прежде думать, молодой человек! И еще лучше не иметь вовсе этих подлых мыслишек!.. Да-да, подлых! — выкрикивал Гордеев. — Чертежи я рассмотрю завтра! — И вышел.

В таком взвинченном состоянии главный инженер и встретил только что прибывшего из Москвы Перфильева. Довольный тем, что встреча их произошла в отсутствие Позднякова, Перфильев, сообщив о цели своего приезда, дружески похлопал Гордеева по плечу:

— Ну вот и опять свиделись! Рад ли будет нашей встрече уважаемый Алексей Иванович?..

Гордеев, в свою очередь обрадовавшийся встрече, неожиданно поймал себя на мысли, что Перфильев может теперь свести счеты с Поздняковым за списание «ярославцев», нахмурился.

— Да, встретились, Никон Сергеевич. Только обстановка нашей встречи меня не радует.

— Согласен, батенька мой, согласен. Но мы-то с вами причем? Со своей стороны мы сделали все: спорили, предупреждали… Наша совесть чиста, не так ли?

— И да и нет. Предупреждали — это так, но спорили мало. Откровенно говоря, совесть моя не так уж чиста, как мне этого бы хотелось. Мне кажется, я мог бы решительно повлиять на ход дела, но почему-то не хватило мужества спорить.

— Да вы сущий Иисус, батенька! Как это бишь в евангелии: «смертью смерть поправ и сущим во гробех живот даровав…» До сих пор помню ведь, а?

— Я атеист смолоду, Никон Сергеевич, и евангелиями не увлекался, — раздражился Гордеев.

— Ну-ну, ершистый какой вы, право! — и Перфильев сейчас же перевел разговор на другую тему: о самолетах-снарядах, о речи Гитлера на праздновании годовщины прихода фашистов к власти и, подойдя к задрапированной карте с флажками, грустно заметил: — Захирела моя политика, захирела. Авось… — но что «авось», он так и не выложил.

Дверь тихо открылась.

— Я не помешаю?

— Войдите.

— Здравствуйте… Кажется, товарищ Гордеев? Мне посоветовали к вам…

— Ольга Владимировна?! — узнал в вошедшей Червинскую Перфильев. — Вы-то как к нам, голубушка? — Он подбежал к ней и, не ожидая, когда она подаст ему руку, сам схватил ее, в перчатке, обеими.

Червинская растерянно смотрела то на него, то на Гордеева.

— Но разве вы не в Москве?.. Никон…

— Сергеевич. В Москве, матушка, в Москве. Как же вы это к нам сюда?.. — И, воротясь к недоумевающему Гордееву, объяснил: — Хирург. Золотой, можно сказать, хирург вашего города. Прошу, знакомьтесь: Червинская Ольга Владимировна.

Гордеев поднялся из-за стола, вежливо поздоровался с дамой. Перфильев продолжал сыпать:

— Наследственная способность исцелять ножом грешные плоти. Папаша ее, профессор Червинский, у Склифосовского в лучших учениках числился и славу его клиники весьма приумножил. Кости сшивать умел, батенька! Кости!

— Я знаю вашего отца, — не спуская внимательного, доброго взгляда с Червинской, сказал Гордеев. — В пятнадцатом году я лежал у него с почкой.

— А я что говорю! — воскликнул Перфильев. — А вот дочь его в вашей клинике преуспела…

— Как он сейчас? — тихо спросил Гордеев.

— Он умер, — ошарашенная таким приемом, несмело произнесла Червинская. — Но коли уж я встретила вас, Никон Сергеевич… Простите меня, товарищ Гордеев, я уж лучше подожду Никона Сергеевича…

— Ждать? Что вы! Идемте, Ольга Владимировна, идемте!..

Перфильев пропустил вперед Червинскую, вышел сам, показал ей на дверь с краткой табличкой:

«Начальник управления».

— Прошу!

Червинская с удивлением взглянула на Перфильева, на переставшую стучать машинкой женщину секретаря и вошла в обширный, хорошо обставленный кабинет начальника управления.

— Я совсем отказываюсь понимать, — пряча волнение, улыбнулась она Перфильеву. — Что это все означает? В Москве вы или не в Москве?

— Признайтесь, голубушка, не то вас смущает: в Москве я или не в Москве, а почему нет здесь вашего… простите… нет здесь товарища Позднякова? Алексей Иванович в Качуге, там у него дела, а я по долгу службы вот только вчера вечером из Москвы. Помните мои визиты к вам в Горске? Увы, прежняя должность. Одни растут — дай им бог здоровья! — другие на месте топчутся. Я вот на месте. И не сетую, представьте, ни-ни! Я отсюда-то радешенек был удрать и постараюсь не возвращаться…

— Возвращаться?..

— Чем черт не шутит. Наше дело такое: сегодня петухом поешь, завтра — комариком попискиваешь… Судьба! Она с нами, матушка, как с ребенком: хочет — голубит, хочет — лаской обойдет, еще и нашлепает…

— Никон Сергеевич, к нам в клинику поступили обмороженные из Качуга…

— Сколько?! — подскочил на кресле Перфильев.

— Девять человек. Что там стряслось на Лене?

Перфильев, стараясь скрыть удовольствие от такого полезного сообщения Червинской, качал головой.

— Ай-яй-яй! Девять человек! И как? Сильно?

— Очень… Так что же там произошло?.. Собственно мне говорили пострадавшие, но я хотела… Я вас считаю добропорядочным человеком, Никон Сергеевич, и, думаю, вы не используете мое любопытство…

— Я вас отлично понял, голубушка. Попробуем понять друг друга взаимно. Алексей Иванович жив, здоров и ничего ему особого не грозит…

— Особого?

— Ну да. Ну, может, выговорок… Ну что еще…

— Только? — даже вздохнула Червинская.

И этот вздох не ускользнул от Перфильева.

— Вот я… вернее сказать, мы, комиссия, и приехали разобраться. — Перфильев заметил, как вскинулись темные брови его собеседницы. — Постараемся все уладить, голубушка, и вашему петушку сохранить перья… Ну вот вы и обиделись, вижу.

— Зачем же? Ведь я его первая курочка, — язвительно возразила Червинская. — Хорошо, за ваши перышки можно уже не бояться… — Она криво улыбнулась, взглянув на его голый череп. — Спасибо. Мое любопытство удовлетворено…

— Позвольте и мне, матушка, — задержал движение Червинской Перфильев. — Меня, видите ли, больше беспокоит другое. Вы человек, надеюсь, тоже добропорядочный, и судьба несчастных вас не должна не обеспокоить, не правда ли?

— Мы сделаем все, что в наших силах, Никон Сергеевич! — воскликнула Червинская. — Разве вы можете сомневаться?

— Могу.

— Вот как?

— Вот так. — Перфильев снисходительно-дружески улыбнулся. — Не все вы можете учесть, Ольга Владимировна. Для меня уже ясно одно… Тут речь не об Алексее Ивановиче, он этого не позволит!.. Но есть товарищи, которые не любят лишних грязных пятнышек, и в отчетности стараются приуменьшить их или смыть вовсе. Еще бы! Тресту эти их пятна не нравятся, еще и нарекание может сделать! А люди… их же работники… безвинно страдают. Я вам тоже откровенничаю, матушка, так уж вы…

— Я слушаю вас, Никон Сергеевич.

— И вот пострадает работничек, — палец ему оторвет или еще что, а ему и бюллетень не оплачивают: сам де виноват был, не суйся, куда не следует! Или увечье его приуменьшат. И в отчете чистота, и человек без пособия ходит. Позднякову сейчас не до жертв, ему без них там хлопот еще много. А вот парторг его, ну и другие помощники, ради того, чтобы себя перед ними не очернить, — из кожи вылезут, а несчастья ближних своих обязательно приуменьшат. Сам знаю, ругал не раз таких черственьких, так ведь все равно свое делают!