Читать интересную книгу Все хорошо, пока хорошо (сборник) - Хьелль Аскильдсен

Она проводила меня до остановки, а там прижалась ко мне всем телом и шепнула нечто столь вызывающе фривольное, что моя драгоценная плоть встрепенулась и ожила, и если бы автобус не подошел... - но он как раз подошел; она сказала: звони, и я сказал: хорошо.

Я вышел на следующей остановке и, в порыве уверенности в себе, вызванной заигрываниями Марион - она ведь красавица, устремился к ближайшему бару. Но дошел только до дверей; едва я заглянул внутрь, увидел людей, услышал оглушительную музыку, как мужество покинуло меня. В незнакомых местах я часто чувствую себя лишним, и это пугающее чувство отчужденности настолько привычно мне, что я бестрепетно захлопнул дверь и побрел домой.

Вполне вероятно, эта посеянная ухаживаниями Марион безграничная вера в себя и породила во мне тот сон, от которого я проснулся посреди ночи. Он был глубоко эротичен и от других снов такого рода, где лицо женщины - или женщин - всегда незнакомо, если вообще показано, отличался тем, что черты женщины вдруг проступили совершенно отчетливо, что не умерило моего желания. Это было лицо моей сестры.

* * *

Она открыла прежде, чем я успел позвонить. Она опиралась на два костыля. Я тебя увидела в окно, сказала она. Понятно, сказал я. Целуя меня, она уронила костыль. Я нагнулся за ним. Держи меня, сказала она и положила руку мне на плечо. Я поддержал ее, точнее, она оперлась на меня. Об руку со мной она дохромала до гостиной и опустилась за накрытый журнальный стол. Я повесил пальто, вернулся в комнату, мы закусили бутербродами и поговорили о ее ноге. Я украдкой осмотрел ковер, но не нашел никаких следов клея.

Так мы болтали обо всем и ни о чем, и вдруг она заявила: ты все больше и больше становишься похож на отца. Так как, по моему разумению, она знала, что за отношения были у нас с ним, я обиделся на ее слова, но ничего не сказал. Просто встал и вышел за пепельницей. Ты куда? - спросила она. За пепельницей, сказал я. Она объяснила, где искать, и я отправился на кухню. Когда я вернулся, она сказала, что в последнее время часто думает обо мне, о нас с ней, что ей жалко, что мы не видимся, мы же так дружили. Ну, сказал я, жизнь развела. Ты по мне никогда не скучаешь? - сказала она. Бывает, сказал я. Знал бы ты, как часто я чувствую себя совершенно одинокой, сказала она. Да уж, сказал я. И ты один, сказала она, наверняка один, я тебя знаю. Ты знала меня много лет назад, сказал я. Ты не изменился, сказала она. Даже очень, сказал я. Чем же? - сказала она. Я промолчал. А потом спросил: ты говоришь, я стал похож на отца, - что ты имеешь в виду? То, как ты улыбаешься, сказала она, и еще ты сутулишься, точно как отец. Разве он сутулился? - сказал я, что-то не помню. Странно, сказала она. Я не так часто смотрел на него, как ты, сказал я. Что ты имеешь в виду? спросила в свою очередь она. То, что говорю, сказал я: что я не любил глядеть на него - в нем было что-то неаппетитное. Вот так так! - ахнула она. Мы помолчали; я почувствовал, что сутулюсь, резко свел лопатки и откинулся в кресле. Чуть погодя она сказала: внизу в угловом шкафу стоит бутылка шерри, не принесешь? И два стакана, если ты тоже пьешь. Идя к шкафу, я решил принести только один стакан, но передумал. Я налил чуточку себе, а ей много. Этого ты никогда раньше не рассказывал, сказала она. Наверно, нет, сказал я, но давай сменим тему: твое здоровье! Скол! Скол! подхватила она. Я осушил стакан. Ты так мало налил себе, сказала она. Я не пью посреди дня, сказал я. И я не пью, вскинулась она. Я налил себе еще шерри. О чем с ней говорить, я не знал. Взглянул на часы. Не смотри на часы, сказала она. А где Оскар? - спросил я. У мамы. В субботу он всегда ездит к своей мамочке. И никогда не возвращается раньше пяти, не волнуйся. А я и не волнуюсь, сказал я. Ой ли? - сказала она. Чего мне волноваться? сказал я. Отлично, налей мне тогда еще шерри. Я налил поменьше, чем первый раз. Еще, сказала она. Я наполнил стакан до краев. Выпили, сказала она: скол! Я выпил. Угощайся, сказала она. Мне пришли на ум слова, которые она сказала Оскару: что я единственный, кому есть до нее дело; и вдруг взыграло ретивое, и я - однова живем! - налил себе полный стакан. Она не сводила с меня масляных глаз. Вдруг сказала: так-то ты на меня смотришь! Ну, сказал я. А помнишь, я звала тебя Большой брат? Я кивнул. А ты звал меня сестрой, сказала она. Я сделал глоток. Она тоже. Я помнил. У тебя сейчас кто-то есть? - сказала она. Нет, сказал я. Все тебе не пара? - съязвила она. Не выставляй меня дураком, сказал я. Она сказала, что не выставляет. Я предпочитаю жить один, сказал я. Тем более нужна подружка, сказала она. Я не ответил. Ты же мужчина в самом соку, сказала она. Я не ответил. Встал и пошел в ванную. Я заткнул пробку и включил холодный кран. Сунул руки в воду и держал их так, пока не стало ломить, потом вытер и вернулся в гостиную. Я сел и произнес заготовленную фразу: я предпочитаю женщин, которые ничего не требуют, которые дают, получают свое и уходят. Она ничего не сказала. Я раскурил сигарету. И ты говоришь, что не одинок, сказала она и прибавила: Большой брат. Я взглянул на нее; она сидела вполоборота, слегка раздвинув губы; ни в комнате, ни за окном не было ни звука; тишина длилась и длилась. Подумай об этом, сказала она. О чем? - сказал я. Так, сказала она. Говори! - сказал я. Она сказала: не скажу, Отто... по-твоему, что я собиралась сказать? Я едва сдержался, как раз в ту секунду у меня, наверно, достало бы куражу сказать. Вместо этого я отступился: откуда мне знать? Она взяла стакан и протянула мне. Он был пуст. Добавь, сказала она. Кончай, сказал я. Нет, сказала она. Я наполнил стакан. Для непьющих мы пьем довольно усердно, сказал я. Бывают исключения, сказала она. Да уж, исключения бывают изо всего на свете, сказал я. Правда? - сказала она. И отвела глаза. Да, сказал я. Хлопнула входная дверь. О нет, простонала она. Я вскочил, инстинктивно. Не уходи, сказала она. Я сел. В дверях возник Оскар; он вошел, опираясь на костыль моей сестры. Остановился. По нему было видно, что он не знал о том, что я тут. Привет, Оскар, сказал я. Привет, сказал он. Он посмотрел на мою сестру и сказал: твой костыль лежал под дверью. Я прекрасно знаю, сказала сестра. Тогда прости, сказал он и уронил костыль на пол. Ну и что теперь?! - сказала она. Он помолчал, потом носком ботинка подпихнул костыль к стене и ушел на кухню. Дверь за собой он закрыл. Не уходи, сказала сестра, пожалуйста. Нет, сказал я. Ради меня, сказала она. Да не могу я. Из кухни вышел Оскар. Он смерил меня взглядом. Я не знал, что ты здесь, сказал он. Я уже ухожу, сказал я. Я тебя не гоню, сказал он. Знаю, сказал я. Он пересек комнату и скрылся за дверью. Я взглянул на сестру, она таращилась мне в лицо, она сказала: трус! я забыла, какой же ты трус. Я встал. Иди, иди, сказала она, не опоздай. Я подошел к ней. Что ты сказала? - спросил я. Что ты трус, сказала она. Я залепил ей пощечину. Не сильно. Нет, правда, я ударил ее несильно. Однако она завопила. И в ту же секунду я услышал, что Оскар распахнул дверь; должно быть, он стоял прямо за ней и слушал. Я не обернулся. Шаги не приближались. Я глядел в стену. И слышал собственное дыхание. Потом моя сестра сказала: Отто уже уходит. Оскар не ответил. Я услышал, что дверь закрылась. Я посмотрел на сестру, прямо ей в глаза; в них играло что-то непонятное мне, мягкость, что ли. Я видел, что она хочет что-то сказать. Я отвел глаза. Прости, сказала она, Большой брат. Я не ответил. Теперь иди, но позвони, ладно? Ладно, сказал я. Повернулся и ушел.

ОКРУЖЕНИЕ

Роман

Ее комната смотрит на заднюю стену красного домика. Кровать, стул, тумбочка, комод с тремя большими и двумя половинными ящиками, огромная картина - тропинка, исчезающая в сени деревьев, маленький круглый столик. Ни одной фотографии, никакой памяти о прошлом. На подоконнике два горшка с цветами и круглый черный камень. В тумбочке заколки для волос и портсигар. Окно распахнуто настежь. Кое-где солнце пробивается сквозь густую листву и ложится на тропинку, исчезающую в сени деревьев над кроватью, застеленной пестреньким покрывалом. Занавески почти не шевелятся. Теплое пасмурное утро. Она стоит посреди комнаты, строго под люстрой в центре выбеленного потолка, и нежит взор созерцанием красного домика. Так она стоит долго, потом поворачивается и не спеша выходит из комнаты, проходит мимо матери, которая пристроилась у окна погладить, минует холодную террасу и оказывается на ступеньке короткой лестницы. Она скользит взглядом слева направо, потом в обратную сторону, медленно, точно выискивая что-то.

Земли в этом острове-аванпосте, отрезанном от материка двумя милями воды, не больше пары квадратных километров. На его восточной стороне корячатся несколько уродливых сосен, а кроме них - только вереск да можжевельник. И два здания: дом смотрителя маяка и красная хижина в одну комнату; оба отодвинуты от пристани метров на сто и отлично просматриваются с маяка.

Она спускается с лестницы, это всего одна ступенька, и идет вдоль дома по каменной дорожке. Огибая северо-восточный угол, она лицом к лицу сталкивается с отцом. Он возвращается с маяка с мотком веревки в руках. Они никак не приветствуют друг друга, даже не кивают. Но разойдясь оборачиваются - он вправо, она влево, - и оба продолжают свой путь, глядя на красный домик. Дверь на маяк открыта, и девушка отсчитывает сто сорок восемь ступенек наверх. Времени двенадцать сорок - два судна следуют курсом на восток. Она прилаживает бинокль и долго рыщет взглядом по острову, пока не обнаруживает пропажу почти на мысу северной стрелки. Ага, говорит она громко, то-то. Она убирает со лба волосы; ей двадцать лет и девять дней, но она часто выглядит старше и редко - моложе. Он стоит, притулясь к большому круглому валуну. В фокус вплывает голова матери, рысью бегущей в туалет. Оттуда хорошо просматривается гостевой домик, надо только поплотнее прижаться глазом к щели в стене. Матери сорок три, и последний раз она была на большой земле в самом начале весны. Теперь она припадает к щелке и впивается взглядом в красный домик. Марион стоит на маяке, нацелив бинокль на северную стрелку; он отделяется от камня, делает шаг и сует правую руку в карман. Ну повернись, дай-ка на тебя посмотреть, шепчет она. Отец устраивается за кухонным столом, он сидит, глядя прямо перед собой, пока его не отвлекает клацанье шагов по каменной дорожке вдоль дома, тогда он встает и выглядывает в окно, смотрящее на запад, на материк. Входит жена.