Сочувствующий вам, мизантроп Аскильдсен
Все-таки и переводчику тоже хочется, раз уж выпал такой шанс, втиснуть после текстов Хьелля Аскильдсена правильное "немецкое" послесловие страниц так на восемьдесят шесть. Что было бы как раз в духе этого ироничного философа, который видит ближних насквозь, отчего исполняется к ним благородной и сдержанной (во всяком случае, сдерживаемой) неприязнью, отягощенной еще и состраданием к этим бедолагам. Однако мне дозволено лишь коротко объяснить, почему книжка эта имеет такой непоследовательный вид. Дело тут в том, что она - первое серьезное знакомство русского читателя с творчеством Аскильдсена, а коли так, то в ней представлены все этапы его большого, пятьдесят лет почти, творческого пути. Вопреки хронологии начать мы решили с "Последних заметок Томаса Ф." (1983), своего рода визитной карточки писателя, а завершаем романом "Окружение" (1969). По личной просьбе автора, в книгу включена новелла "Карл Ланге" (1983) - Аскильдсен утверждает, что писал ее с думой о Восточной Европе, где государственная машина с веселым хамством подминает под себя любого, даже до мозга костей лояльного, гражданина, а потом цинично списывает его в расход. Но вернемся к началу. Стартовал Аскильдсен в 1953 году сборником рассказов, в которых с хемингуэевской лапидарностью описывал отношения полов и поколений. Но он живет и творит в Норвегии, которая не первую сотню лет гордится чистотой воздуха, воды и морали. Настолько, что в пятидесятые годы минувшего века совершенно невинные, по меркам сегодняшнего дня, констатации Аскильдсена воспринимались как неэтичные посягательства на основы миропорядка. Со всем вытекающим: в его родном городке Мандел хлопотами преста не только изъяли книгу из библиотеки и витрин книжных магазинов, но и сумели так надавить на психику Аскильдсена-отца, местного депутата законодательного собрания, что тот сыновнюю книгу сжег. Так что бунтарской карьера Аскильдсена неожиданно оказалась с самого начала. Да так и пошло. К нему довольно настороженно относятся коллеги-писатели, потому что язва Аскильдсен обладает абсолютным словесным слухом, а к нему самому особо не придерешься, пишет-то он, только когда есть что сказать, на круг выходит порядка трех предложений за полновесный рабочий день, которые ему удается написать - или вымарать, потому что он "испытывает даже большее удовлетворение, если находит то слово, которое можно изъять из текста". Так что в Скандинавии он по самому гамбургскому счету служит эталоном стиля. Быстро определив свой круг тем: сложность человеческих взаимоотношений, внутренняя несвобода в поступках, скука, "раз незачем жить, то незачем и умирать", - он вот уже полвека ищет подходящую форму это показать. Появившиеся в шестидесятые годы сборник "Кулисы" и роман "Окружение" очень с этой точки зрения показательны.
Четыре писателя: Роб-Грийе, Камю, Кафка и Беккет - оказали зримое влияние на начинающего автора. Единственный внятный ему смысл сочинительства в том, чтобы помочь читателю увидеть все своими глазами. В детстве, будучи юным биологом, я провела много часов, наблюдая за песчанками. Их содержали в специальной клетке с расчерченным на квадраты полом, так что легко было вести записи: квадрат такой-то, лезет на стенку переместилась туда-то, ест - вернулась назад, помочилась. На основе пухлых томов таких наблюдений потом защитили пару диссертаций о законах поведения песчанок. Точь-в-точь тем же способом постигает загадочную природу человеческих взаимоотношений Аскильдсен: он наблюдает за героями, которые смотрят на себя со стороны и следят друг за другом (а чтоб ни у кого не оставалось сомнений в том, что речь именно о вуайеризме как осознанном приеме, героям "Окружения" и "Бабьего лета" выдается по биноклю).
Самое формалистское из этих произведений, конечно же, "Окружение" это не роман в привычном смысле слова и даже не сценарий, а длинная-предлинная ремарка, недаром по нему был снят классический фильм "Мария Марушка". Норвежские студенты на примере этого романа постигают сущность приема "остранения", хотя могли бы еще и осмеяния, иначе называемого демифологизацией, поскольку воспевание малой родины, такого вот медвежьего угла, где противостоят стихиям мужественные простые люди, не обезображенные цивилизацией, - это половина скандинавской литературы, святая святых, на которую никому не положено замахиваться, а у Аскильдсена господин К. кружит по крохотному островку как по тюремному дворику, ненароком сея жгучую ненависть и темную любовь...
Другая священная скандинавская корова - женская эмансипация, но для Аскильдсена нет, видно, ничего святого - прочтите хотя бы "Ингрид Лангбакке". Желание скрупулезно показать все, как было, навсегда определило особую повествовательную манеру - из всех слов богатого норвежского языка Аскильдсен остановил свой придирчивый выбор на немногих, например, "сказал" кажется ему словом объективным, а "спросил" уже, с этой точки зрения, сомнительным. Если в ранних новеллах за бесконечными повторами скрывается боязнь рассеять лексическими изысками читательское внимание, то в более зрелых вещах такая заезженность несет ясную смысловую нагрузку: люди ведут себя, как заведенные, они легко соскальзывают на формальное общение, отношения мужа-жены, родителей-детей, братьев-сестер - ритуальное действо, лишенное смысла и теплоты. Откуда ж тут взяться разнообразию?
Аскильдсен пишет, точно разыгрывает шахматный этюд. И так же движутся по жизни его герои - выверяя каждый шажок, но твердо зная, что их планомерное движение к цели будет прервано посторонним вмешательством; они живут без азарта, но и в отчаянье от бессмысленности и скукоты жизни не впадают. Почти всегда меланхолики, они знают, что любить людей, особенно носящих одну с тобой фамилию, трудно, поэтому выбирают одиночество, иногда подлинное, иной раз - прилюдное. Как все хорошо информированные оптимисты, они не ждут от жизни подарков и относятся к их отсутствию с большой иронией. Если у вас хоть раз мелькал вопрос: "А как выглядит стоически-ироничное издание Кафки?" - то почитайте эту книгу.
Ольга Дробот