Князь в одиночестве сидел в светлой горнице и думал думу тяжкую. Польза Отечеству была более любезна его сердцу, чем власть. Поэтому в своё время он отказался от древних прав семейственного старейшинства и был из князей российских первым дядею, служившим брату Димитрию. Сия великодушная жертва возвысила в князе Владимире пред судилищем потомства достоинство героя, который счастливым ударом решил судьбу битвы Куликовской, а может быть и всей Руси…
Он думал о том, что Русь, раздираемая междоусобными войнами, слабеет год от года. Бездарность – наглая, изворотливая пробивала себе дорогу, царствуя во всей жизни страны. Государственный ум, бескорыстное служение народному благу уже не считались достоинством. Во главу угла ставились умение угождать стоящему выше и набивать кошель за счёт простаков. И только бесправные бедняки трудились в поте лица на полях и в ремесленных мастерских, иссыхая от непосильной работы, презираемые и отверженные, ибо труд, вскармливающий силы народа, считался уже недостойным.
А тем временем в степях и в горах, ещё не тронутые тленом гниющих цивилизаций, сбивались в грозные стаи племена кочевников. Там младенцу, едва он начинал ходить и разуметь речь, вручали маленький лук и деревянный меч, обучая воинскому ремеслу. Уже подростком он знал своё место в строю, готовый на полное самоотречение ради исполнения воли джихангира – предводителя войска, именем которого действовали все воинские начальники – от десятника до темника. Ему постоянно твердили: "Злые соседи разжирели и живут теперь в богатых городах, купаясь в роскоши. Тебя они считают дикарём и бродягой. У них много войска, но их военная сила – это чучело тигра, набитое опилками. Они ничего не заслуживают, кроме смерти и рабства, и придёт час, когда мы отнимем у них всё, что должно принадлежать великим воинам степи».
И этот час пришёл. Потому, неспроста шныряют в степи тысячи и сотни Тохтамыша. Великого хана, коему помогли рати русские его врага Мамая разбить и на троне Орды укрепиться. Ох, не спроста! Разве могут князья, не подготовленные к упорным и кровавым битвам, погрязшие в эгоизме, не разглядевшие врага за своими усобными делами, в одиночку противостоять сплочённой ордынской стае, где царит беспощадная дисциплина, где смыслом жизни всегда была война, а смерть в битве почиталась высшей честью?!
Но князьям то в обиду – идти за Великим князем Московским. Каждый первым себя видит… Так ведь князь не мужик – не приструнишь вожжами! Вот и продают и совесть и Родину за ханскую таньгу, не понимая, что Русь на погибель обрекают…
В горницу, тихо ступая в мягких сапожках вошёл тиун и склонился в низком поклоне.
- Князь, гонцы к тебе с порубежья!
- Зови! Хотя нет, погодь! Сам выйду.
Князь тяжело поднялся и вослед за тиуном вышел на широкий двор усадьбы.
Двое ратников пропыленных, качнувшись от усталости, шагнули к нему навстречу.
- Откуда? – спросил князь.
- С Осетра-речки, княже! С Лисьего брода. Заутра войско ханское пошло на тебя, князь. На Москву тожить идут. Коней запалили мы, поспешая к тебе. Хорошо на чей-то табун нарвались. Не твой ли?
- То неважно теперь, чьих коней взяли для дела благого! Сколь силы у хана?
- Много, княже! Нас к тебе боярин Ондрей Васильич когда послал, два тумена ужо прошло, а конца им не видать было. С имя и дружины княжески – рязанские да новгородские идуть.
- На Москву гонцов послали?
- Как же, князь! И к тебе и на Москву гонцы ушли!
- Так вот, значит, почему от Ольга Рязанского вестей не было! Напрасно ждал я! – князь скрипнул зубами. – В сговоре он с татарами супротив Москвы! А ить два дня ужо гонцы мне вести несут о движении ордынцев к землям порубежья! Думал я, и князь Ольг в стороне не останется, предупредит, коль татарва к его землям подойдёт!
Он опустил голову, и некоторое время стоял в раздумьях. И вдруг резко вскинулся.
- Бить набат! Дружину сбирать!
Всё потонуло в медном рёве колокола.
Владимир спешно рассылал дозоры к бродам через Оку.
- Олекса! – позвал тиуна. – Ты всё слыхал! Выбери коней добрых да заводных тоже дай – и гонцов немедля в Боровск, Любутск, в Тарусу и Можайск! Вели сбирать войско и к Волоку-Ламскому воеводам выводить. Горожанам нашим скажи, кто в дружину не идёт, пусть зароют всё ценное, что с собой не унесут, и быстро с бабами и ребятнёй уходят к Можайску.
Ссутулившись, словно под непосильною ношей, князь ушёл в терем.
Постельничий помог ему одеться в брони и опоясаться мечом. Надев на голову шелом, князь сошёл по скрипучим ступеням.
Олекса уже стоял у крыльца, с трудом удерживая под узду княжеского коня Буяна, который, едва завидев хозяина, радостно заржал и забил передней ногой. Князь сел в седло и к нему тут же подскакал тысяцкий Хижак. Резко осадив коня, так, что тот присел на задние ноги, Хижак сказал:
- Дружина готова к походу, князь!
- Выводи! – кивнул головой Владимир Андреевич и склонился к плечу тиуна Олексы.
- Олекса! К утру чтоб ни единого человека не было в городе! Понял? Уйдёшь последним, запалив город со всех сторон!
- Да как же, батюшка?!... – Олекса всплеснул руками.
- Всё ценное в землю! И жги город! – жёстко сказал князь. – Город отстроим! Но татарве на разграбление не отдадим! Исполняй!
- Я всё сделаю, Владимир Андреевич! Не сумлевайся!
- Гляди, Олекса, у тебя лишь ночь для того, чтобы всё успеть. Бери всех дворовых и приступай сей же час! Где гонцы от боярина Ондрея?
- В дружине, князь! Сказывали, воеводой у них Степан – разумный вой. Не велит сидеть на месте, бьёт татар на походе. Дружина их всё время в движеньи. Не сыскать им своих, потому в твой строй встали.
- Молодец воевода Степан! Разумную тактику избрал! Ну, даст Бог, свидимся!
Князь дал в бока коню, и Буян резко сорвался в галоп…
Олекса вышел за ворота усадьбы и долго смотрел вслед дружине, уходящей в неизвестность, в ночь…
Глава 40
- Никита, сочти людей! – приказал Степан, глядя на серую ленту ордынской конницы, выползающую из-за увала. – Поторопись!