— Жизнь всегда меняется, — сказал он. — Идёт вперёд. Люди открывают новые земли, совершают открытия!
— Ты сейчас говоришь как учитель, — произнёс Сорби.
— Да, — кивнул отец. — Но никогда она не менялась так быстро, как сейчас. Этот расчислитель, который притащили твои люди, этот новый стальной путь, где нет струны. Всё вокруг!
За стеной тумана коротко и глухо взревел губок.
— Вот, — махнул рукой отец. — Завод этот. Механический. Пусто было сколько лет на том берегу, потом раз — и завод. Не бывает так. Не бывает так быстро.
— Но вот случилось же, — пожал плечами Сорби, глядя мимо отца. Он так хотел избежать этого разговора, он так не хотел врать родному человеку, и что теперь делать?
— Случилось, — подтвердил отец. — Ты имеешь к этому отношение?
— Я? — переспросил Сорби.
— Не ты один, конечно, — отец пожевал тонкими губами. — Лардия, город Умелых, дело, которым ты занимаешься. Иначе к чему вся эта секретность? За двадцать лет ты гостишь у нас только второй раз. И охрана…
— Охрана… — эхом откликнулся Сорби.
— Думаешь, я не заметил, что они вооружены? — заломил бровь отец. — Что скажешь?
— Папа, я… — Сорби не договорил. Он вскочил, потому что сторожок задёргался. Совсем как тогда, двадцать лет назад, когда он познакомился с Лойной. Скоро жирная жёлтобрюшка подпрыгивала на траве, блестя чешуёй. Слизень остался целым, и Сорби закинул снасть снова. Не успела леска лечь на воду, как сторожок затрясся как бешеный. Вторая рыбина булькнула в садок, затем третья, четвёртая.
— Так что, сын? — спросил отец, когда Сорби уверился, что продолжения не будет.
— Папа, я обязался…
— Не бойся, я никому не расскажу.
— Но, папа!..
Старик в очередной раз вздохнул, пошарил рукой под свитером и вынул оттуда сложенный вдвое лист. Сорби видел похожие документы раньше и нехорошее предчувствие шевельнулось в груди.
— Читай, — сказал Гуан-старший.
Сорби взял лист, развернул.
— Сколько? — через минуту спросил он.
— Не больше года, — тихо ответил отец. — Ты успел вовремя.
— И ничего нельзя сделать? — поднял на него глаза Сорби.
— Ничего.
— Мама знает?
— Конечно, — ответил отец. — Ты же видишь, какая она. Мы не хотели тебе говорить, но уж получилось как получилось, — он гулко глотнул. — Так ты расскажешь?
Сорби сжал кулаки. Тритон! До чего же всё гадко!
— Это жизнь, сынок, — сказал отец.
— Хорошо, — ответил Сорби. — Я расскажу.
Он сел, вытянул ноги к огню. С чего же начать?
— Когда-нибудь обращал внимание, какие небесные трубы продаются в наших магазинах? — начал он.
— Небесные трубы? — удивился отец. — Но какое отношение?..
— Самое прямое, — сказал Сорби. — Там продаются очень слабые небесные трубы. Сорок, может быть пятьдесят раз увеличение.
— И что? — недоумённо спросил отец.
— Больше нельзя, — объяснил Сорби. — Запрещено. И не только здесь, в Морси. По всему миру так. Никто не имеет права владеть сильной небесной трубой. Они есть, — Сорби жесток остановил попытавшегося вставить что-то отца. — Они нужны в разных областях. В землеописании, изучении погоды, мореплавании. Их можно купить, но только в Лардии. Их устанавливают на неподвижные, тяжёлые фундаменты. С помощью этих труб нельзя смотреть в небо.
— Но как это возможно? — удивился отец.
— Специальный механизм, — пожал плечами Сорби. — Если угол возвышения… То есть угол от горизонтали становится больше некоторой величины, небесная труба приводится в негодность. Стёкла и зеркала заливает особое масло с металлическим порошком. Жуткая смесь, я тебе скажу. Трубу после неё только выбросить. Ну, или в музей. Если механику, очень постаравшись, ну очень сильно, ещё можно поправить, то линзы будут испорчены безвозвратно.
— Но зачем?! — спросил Гуан-старший.
— Чтобы не смотрели на небо, — сказал Сорби. — Чтобы не увидели того, чтоне положено видеть посторонним.
— Тянешь скута за уши, — произнёс отец. — Отговариваешься, пускаешь туман. Что именно не положено видеть посторонним?! Что они могут там увидеть, кроме темноты и желудка, будь он неладен, Тритона?! Ну, или что мы принимаем за тритонов желудок…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Что мы принимаем за тритонов желудок… — задумчиво повторил Сорби. — Ладно, что, в самом деле… Там, — он не договорил, потому что яростно забился сторожок, а удочка, воткнутая в песок, согнулась и грозила вот-вот сломаться!
Потом они несколько минут боролись с крупной рыбиной. Потом отдыхали, бросая друг на друга удивлённые взгляды. Да и как не удивляться, вытащив на берег это? Это, по всей видимости, тоже безмерно удивилось, поскольку лежало тихо, только слегка шлёпало по мокрому песку широким плоским хвостом и раздувало жабры.
— Лопатохвост, — произнёс, наконец, отец. — Лет семьдесят прошло с тех пор, как я видел его последний раз. Думал, они у нас и не водятся уже. Твой дед взял меня тогда с собой. Помню, мама ругалась: «Куда ты его тащишь! Сомлеет, заболеет!». А папа только смеялся, да…
Он замолчал.
— Никогда не видел такой рыбы, — признался Сорби. — У нас, там, в дельте Великой, полно всякой рыбы, но и там…
— А я тебе про что? — сказал Гуан-старший. — Некоторые считают, что лопатохвостов вообще выбили. Однако же, вот он. — Отец погладил рыбину вдоль спины, и та лениво изогнулась. — Лакомая добыча, вот мать обрадуется! Она…
— Там каменная стена, — решившись, заговорил Сорби, и отец замер на полуслове. — Бугристая, в трещинах и потёках. И там живут… — Он помялся в поисках верного определения. Споры, кем считать Внешних, велись уже не один десяток лет, и ни одно слово не описывало их исчерпывающе. Кем они точно не были, так это богами. — Мы называем их Внешними. Ещё бытует слово «Наружники», но мне оно не нравится.
— Внешние, — эхом откликнулся отец.
— Да, папа, — сказал Сорби. — Они ушли далеко вперёд, их знания огромны, и они согласны делиться ими.
— А что взамен? — остро взглянув в лицо сына, спросил отец.
— Ты смотришь в корень, папа, — ответил Сорби. — Никто не знает, что они хотят взамен. На прямой вопрос они не ответили.
— Вообще?
— Да, — кивнул Сорби. — Как будто не услышали или не поняли. Хотя всё они поняли!
Не сдержавшись, он сжал кулаки. Фрок Гаспиа, разгадавший сигналы Внешних, надеялся, что Внешним не нужно ничего, что они помогают из чистой благожелательности. Может быть, потому, что ищут собеседников. Найдя их в Мире, они жаждут подтянуть их до себя, приблизить к себе, ведь нет смысла беседовать со слабым и глупым! Общаться можно и со зверем, разговаривать и с домашним питомцем, но не долго. Тех, кто ограничил своё общение животными, не зря считают странными и сторонятся их.
Были философы из числа посвящённых, которые поддерживали эту идею. Надо сказать, унизительную и для Мира — а что приятного согласиться, что ты неразумный зверь? — и для Внешних. Те, кто сводит своё общение к разговорам с питомцами, делают это от тоски или неустроенности, или, что ещё хуже, от неумения слышать себе подобных.
Тот, кто не умеет слышать себе подобного, опасен.
Некоторые утверждали, что Внешние готовят вторжение, и вся их благожелательность, вся помощь — просто прикрытие агрессивным замыслам. Это, по мнению Сорби, была полная и окончательная чушь. Зачем развивать будущего врага? Дарить ему знания и технологию, которые можно применить на войне? Ответственные политики так не поступают. Называть Внешних безответственными, не умеющими просчитать последствий… существами Сорби никак не мог. Да и никто не мог, кроме поклонников этой странной теории.
Наконец, существовали и третьи. Они утверждали, что Внешние — просто скучающие Боги, и они играют с Миром. Развлекаются, не желая ему зла и не строя далеко идущих планов. Сорби был бы рад, окажись они правы. Только жизнь приучила его не верить в лучшее.
— Да, не густо, — сказал, выслушав его слова, отец.
— Посвящённых немного, — пожал плечами Сорби. — Несколько тысяч, не более. Теперь, — он печально улыбнулся, — их на одного больше. Многие заняты практическими вещами, им не до отвлечённых размышлений.