весь свой запас удачи.
— Как рисковали? — спрашивает Олсен.
Я стараюсь нечасто думать о своих подростковых годах, наполненных типичными проявлениями подросткового бунта: наркотиками, мальчиками, прогулами. А были еще нетипичные проявления. Тайные поездки в Чикаго и прогулки по темным переулкам. Походы по автобусным вокзалам и мотелям. Разглядывая лица встреченных там женщин и пытаясь узнать сестру. Думая об этом сейчас, я понятия не имею, как мне удалось при этом не пострадать.
— Пыталась найти сестру. — Не уверена, как много мне следует рассказывать этому человеку. Чувствую себя так, словно медленно выхожу на тонкий лед. Как будто, если буду вести себя достаточно осторожно, сумею заставить гравитацию ослабить хватку. — Или доказать, что Мэгги не виновата в собственном исчезновении.
— Почему вы думали, что она виновата? — спрашивает Олсен.
Он грызет кусок льда из стакана. Я смотрю, как работают мышцы его челюсти, покрытой тенью щетины.
— Не знаю, поверили ли мне полицейские, что ее забрал какой-то мужчина. Они как будто искали какую-то ошибку с ее стороны. Причину, по которой она сбежала. Или причину, по которой забрали именно ее, а не кого-то другого. Не меня, например.
— Если это что-нибудь для вас значит, детектив Ричардс вам верил, — отвечает Олсен.
— Правда?
Олсен кивает.
— Перед уходом на пенсию он передал мне свои заметки по делу. Кажется, он считал вас своей лучшей зацепкой.
— Ну, копы из Сатклифф-Хайтс вели себя так, словно в нашем городе девушка могла исчезнуть только по одной причине: если заслужила это.
— Сколько вам было? — спрашивает он.
— Восемь.
Мне кажется, я замечаю что-то у него под глазами. Как будто его передергивает.
— И я боготворила сестру, — продолжаю я. — Я считала ее совершенством. Поэтому потратила много лет, пытаясь доказать, что они не правы. Если я могла вести себя безрассудно, но при этом все еще быть здесь, значит, это не могла быть ее вина.
— И сколько времени у вас ушло на то, чтобы наконец доказать, что они ошибались? — спрашивает Олсен.
Вспоминаю прошлое лето. Мужчин, за которыми я следовала в номера в отелях, туалеты баров, квартиры. Неважно, что я была замужем, а пик моих диких дней уже должен был пройти.
— Я вам сообщу, когда это произойдет, — отвечаю я.
Мы пьем уже третий стакан, когда я показываю ему страницу из материалов по делу Сары, которую дала мне Ава. Страницу с замазанной записью о третьем волосе, обнаруженном в квартире Сары. Рассматривая ее, он хмурится, забывшись на минуту, и я вдруг вижу мальчишку, каким он был когда-то, любопытного большеглазого мальчишку, который злится лишь тогда, когда мир вокруг с осуждением относится к его серьезности.
— Что это? — спрашивает он. — Не могу понять.
— Это третий волос, который нашли в квартире. Упоминание о нем убрали из отчета по уликам, чтобы его не использовали на суде Колина. — Разглядываю жесткое и серьезное выражение у него на лице. — Вы не знали.
— Это дело расследовал не я.
— Но вы ведь и раньше видели подобное? Вы видели, как полиция скрывает улики и останавливает расследование, найдя подходящего подозреваемого.
— На это я действительно не могу ответить, — говорит он.
Поскольку я немного пьяна, то сейчас могу закатить глаза. Этот показной профессионализм — военная приверженность протоколу — уже начинает надоедать. В конце концов, мы в Чикаго. Здесь никто не придерживается правил, особенно полиция. А если бы Олсен на самом деле так фанатично следовал протоколу, он бы не стал угощать меня выпивкой.
— Так посмотрите на это дело сейчас, — говорю я. — Мы знаем, что кто-то еще принимал душ в ее квартире, скорее всего, на той же неделе, когда ее убили. Если бы вы расследовали это дело, разве вы не попытались бы выяснить, кто это был?
— Меня бы это заинтересовало, — поджав губы, осторожно выговаривает он. — Но как я уже сказал…
— Это дело расследовали не вы, — заканчиваю вместо него я, убирая страницу обратно в сумку. Потому что знаю, каков мой следующий ход. — Так как мне связаться с детективом Ричардсом?
— Возможно, я знаю кое-каких парней, которые с ним еще общаются.
Бросаю взгляд на стол позади нас, где сидят оставшиеся копы. Теперь, когда «Кабс» закончили проигрывать, они, кажется, утратили интерес к телевизору и по очереди мечут дротики. То и дело бросают в нашу сторону угрюмые взгляды. Целый стол сердитых надзирателей за нашим маленьким свиданием у барной стойки. Может, это потому что я — враг. А может, потому что позволила Олсену сесть рядом со мной и купить мне выпивку после того, как отказала в этом Джимми.
Не понимаю я мужиков, которые бесятся из-за того, что женщина предпочла общество другого мужчины. Как будто женщины должны выбирать беспристрастно. Нам не позволено просто следовать влечению, как делают это мужчины. Наше внимание — приз, который надо заслужить добрыми делами и рыцарскими жестами, как когда открывают для тебя дверцу автомобиля или не обзывают сукой, хотя считают, что ты именно так себя и ведешь. И любому мужчине позволено испытывать праведный гнев, если мы, женщины, не проявляем достаточной беспристрастности, не вознаграждаем справедливо их благородство. Если мы делаем неправильный выбор, значит, мы дуры или пустышки. Или шлюхи.
— Но здесь их нет, правильно? — спрашиваю я.
— К сожалению.
— Черт! Но вы же мне поможете?
— Не знаю, — говорит Олсен, наклоняясь поближе, и я чувствую резкую сладость алкоголя на его коже. — У меня такое чувство, что, если помогу вам, мне будет только хуже.
Раньше на этом этапе разговора я бы уже тащила Олсена за пояс в туалет. Что бы ни думали обо мне его приятели, как бы ни обзывали меня, они, скорее всего, правы. Всем этим я была, и совсем недавно.
Но сейчас все почему-то иначе. Я веду себя иначе. Тоже наклоняюсь и практически шепчу ему на ухо:
— Вы можете помочь восстановить справедливость.
— Конечно, — соглашается он. — Но я каждый день это делаю.
— Тогда, может быть, я позволю вам угостить меня ужином?
Андреа была бы мной недовольна. Уверена, это идет вразрез с ее журналисткой этикой. Но я, черт возьми, хочу поговорить с детективом Ричардсом. И несмотря ни на что, хочу снова увидеть Олсена. Может, сегодня я не веду его за собой в туалет бара, но это не значит, что я не хочу когда-нибудь снова иметь такую возможность.
Но прежде чем он успевает ответить, у меня загорается экран телефона. Пытаюсь не обращать внимания на легкий трепет, который испытываю при виде имени Авы на дисплее.
— Извините, — говорю я. — Мне нужно ответить. — Выскальзываю из-за стойки и