зову ее про себя Несмеяной. Волосы у нее темней, чем у Шуры, и вьются, словно после перманента. Но девочкам химическую завивку не делают, рано еще. Глаза у Комоловой не зеленые, как у Шуры, а медово-карие. Между прочим, и такого цвета стеклянные шарики попадаются на Казанке. Тут надо объяснить: в ста метрах от нашего заводского общежития Балакиревский переулок, он же Рыкунов, упирается в кирпичную стену, за ней ветвятся рельсы и стоят дощатые товарные вагоны, некоторые закрыты и даже опломбированы, а другие, порожние, – настежь. Но они пустые только на первый взгляд. Если залезть вовнутрь и пошарить, светя фонариком, можно обнаружить разные интересные вещи. Мой одноклассник Серега Шарманов, например, нашел моток материи, такие называют «штуками», и его мать-портниха сшила три костюма: один сыну, второй мужу, а третий на продажу.
Так вот, иногда в вагонах на полу можно подобрать стеклянные шарики непонятного назначения, размером с крупный крыжовник. Говорят, их везут из города со странным названием Гусь-Хрустальный. Они, как и пивные бутылки, бывают четырех цветов: светло-прозрачные, как молочные бутылки, зеленые, будто изумруд, медово-янтарные, точно бабушкины бусы, и темно-коричневые, цвета крепкого чая. Глаза Шуры Казаковой удивительно похожи на зеленые шарики, о чем я ей как-то сообщил, надеясь обрадовать. Дело, если мне память не изменяет, было в третьем классе. Она же в ответ жутко обиделась, едва не заплакала, обозвала меня идиотом и не разговаривала со мной неделю. Потом простила. Нервная особа!
У Ирмы глаза напоминают янтарные шарики, но, конечно, сообщить ей об этом мне и в голову не приходит: человек, окончивший шестой класс, на такую глупость уже не способен. Теперь-то я понимаю: разговаривая с девочками, надо обдумывать каждое слово, стараясь не сказать чего-то лишнего или обидного – обижаются они часто и с удовольствием. Такая уж у них нервная система. «Воет Терек, как истерик!» Хотя есть и другой подход к женщинам: надо, наоборот, молотить все, что в голову придет, смешивать в одну кучу, не останавливаясь, тогда они запутываются и попросту не успевают разозлиться. Так делает мой одноклассник Вовка Соловьев, редкий выпендрежник. Так же тарахтит Борька Пфердман, когда общается с Сонькой Поступальской, а она хохочет, закидывая стриженую голову, как взнузданная. Такая «молотьба» некоторым девчонкам нравится. Странные они все-таки! Но Ирма, Ирма – другая, необыкновенная…
В самом начале, когда костер еще разгорался, к ней подсел Гоша Пунин, рослый, парень с битловской прической, чемпион лагеря по городкам и специалист по болтологии. Сейчас он шепчет на ухо Ирме что-то веселое. Считается, если девочка тебе нравится, надо ее рассмешить, рассказывая всякую чепуху. Зачем? Грустить вместе гораздо интереснее. Я уже битый час исподтишка наблюдаю за ними. Другая на месте Ирмы сомлела бы оттого, что на нее обратил внимание второотрядник, но Комолова слушает его треп безучастно. Пунин несколько раз пытался как бы нечаянно положить руку на ее плечо, но она всякий раз прекрасно-равнодушным движением сбрасывала его пятерню со словами:
– Мне не холодно!
На Ирму я обратил внимание сразу, еще в автобусе, по пути в лагерь, когда мы едва отъехали от Макаронной фабрики. Есть девочки, на которых хочется смотреть долго-долго, не отрываясь, как на огонь. Мне кажется, если на такой жениться, так вот и будешь всю жизнь сидеть, уставившись на нее, даже на работу не пойдешь.
Почему-то я все время мысленно сравниваю Ирму и Шуру. Однажды мне не спаслось во время тихого часа, и я, придумывая очередную историю про Ыню, вдруг вообразил, будто каким-то загадочным способом Комолову перевели к нам, в 348-ю. Прихожу я первого сентября, а она сидит за одной партой с Расходенковым и очень серьезно смотрит на меня своими янтарными глазами… И что делать, если тебе нравятся две одноклассницы сразу? Лида, если ей в магазине приглянулись сразу две кофточки, может даже заплакать от раздвоения личности, не зная, какую выбрать. Когда Тимофеич в хорошем настроении, да еще с нерастраченной получкой или прогрессивкой, он способен понять и весело разрешить:
– Ладно уж, чулида, бери обе, где наша не пропадала!
Но так бывает редко, чаще он скрепит зубами, ругая Лиду за нерешительность. А две понравившиеся ровесницы – это тебе не кофточки… Интересно: разные красивые девочки меня будут интересовать всю жизнь, до самой старости, или только до свадьбы? В загсе в паспорт ставится специальный штамп, чтобы человек не забывал: он теперь женат и выбор сделан. Но Лида, схватив в универмаге обновку и проплакав ночь, наутро бежит иногда в магазин – сдавать или обменивать покупку. В последнее время предки стали выгонять меня во двор погулять, чтобы досыта наругаться из-за некой Тамары Саидовны из планового отдела. Выходит, Тимофеича и много лет спустя после свадьбы другие женщины интересуют? Наш вожатый Голуб – тоже «многостаночник», как сказала про него в сердцах Эмма Львовна. Вот и сейчас он ходит игривым шагом вокруг костра, призывая всех танцевать под баян:
– Кавалеры приглашают дам! Смелее! Девочки не кусаются!
Я воображаю, как поднимусь с земли, медленно, на глазах у всех, подойду к Ирме, поклонюсь кивком головы, словно штабс-капитан Овечкин из «Неуловимых мстителей», и приглашу на танец. Городошник Пунин вскочит, чтобы проучить наглеца, но я его толкну, подставив ножку, и он свалится под общий смех. Несмеяна удивленно посмотрит на меня, грациозно встанет, сделает реверанс, и мы закружимся вокруг костра в вальсе, который я танцевать пока еще не умею. Пробовал – ноги заплетаются на втором шаге…
– Ну, смелее, кавалеры! Вперед! – не унимался Коля.
У меня возникло странное чувство, мне померещилось, будто Ирма глянула в мою сторону с надеждой, ожидая приглашения… Нет, показалось… А наглец Пунин тем временем вскочил, схватил ее за руки и стал тянуть на себя, но она глянула на него с презрением и брезгливо сказала:
– Отстань!
Тут я заметил, что Жаринов внимательно и злобно наблюдает за происходящим, словно готовясь напасть на городошника. Не посмеет! Он никогда не связывается с теми, кто сильней, зато держит в страхе весь наш отряд – настоящий тираннозавр! В «Детской энциклопедии» есть цветная раскладывающаяся вклейка, на которой нарисованы разные доисторические чудовища: огромный диплодок с длинной и тонкой, как у лебедя, шеей, стегозавр с острым гребнем на спине, ихтиозавр, похожий на гигантского дельфина, птеродактиль с перепончатыми, как у летучих мышей, крыльями и длинным вроде пилы клювом. Самый же опасный среди этих древних тварей – тираннозавр: ощеренная, вечно голодная пасть и мощные задние ноги с когтями. Ходил он, как человек, вертикально, правда, опираясь на толстый хвост. А передние лапки него были маленькие, слабосильные и трогательные, как у ребенка. Но почему-то именно