произошло, собственно? — говорю я. — Погоди-погоди, помолчи пока. Послушай. Потом, если захочешь, скажешь. Ты увидела, как моя начальница попыталась меня поцеловать.
— Попыталась и поцеловала, не в губы только, а в шею. Присосалась, как пиявка.
Я выдерживаю паузу, дожидаясь, пока она замолчит. Смотрю в окно.
— Она попыталась, но я этого ей не позволил, — продолжаю я. — Просто дал понять, что это неуместно. Отвернулся. Я не знаю, что у неё в голове. Может, она выпила лишнего и поэтому не смогла себя сдерживать. А может, вообще думала, что это не я, например. Кто знает? Да, и какая разница?
— Как это, какая разница⁈
— Это не имеет никакого значения. Потому что важно не то, что у неё на уме, а то, позволяю ли я делать с собой то, что ей хочется. Как по-твоему, если она захотела бы переспать со мной, не в баре, естественно, а в своём номере, или дома или… да хоть где… Что ты думаешь? Ей бы удалось?
— Надеюсь, что нет!
— Ответ почти правильный.
— То есть?
— Правильный ответ: просто нет, без «надеюсь». Не удалось бы. Почему? Потому что я, вот я, Егор, не являюсь мужским половым членом.
— Что? — растеряно спрашивает Наташка.
— Он у меня имеется, но я не он, понимаешь? И если передо мной крутить голыми сиськами, жопой и даже призывно раздвигать ноги я не кинусь при первом же благоприятном случае внутрь чужой вагины, чтобы реализовывать свой половой инстинкт. Если ты думаешь, что это не так, значит ты не имеешь ко мне и капли доверия. А если нет доверия, то и венчание тебе не поможет. Вообще, ничего не поможет. Ты всегда будешь ждать от меня подвоха, всегда будешь подозревать и представлять, как я шпилю других баб, стоит лишь оказаться вне поля твоего зрения.
— Ты тут ни при чём!
— Как раз я при чём. Только я и при чём. Если я верен своему слову, то кто бы передо мной ни раздвинул ноги, ничего не случится. А если я думаю членом, то как бы ты ни старалась, я найду, где, кого и когда прищучить. Всё просто. Подумай и скажи, какой я. Не мне, себе скажи. Я лживый мудак, слабый на передок, от которого вечно ждёшь подвоха, или же я тот единственный, кому только ты и можешь верить?
Она молчит, и я слышу громкое сопение.
— И когда ты подумаешь и ответишь на этот довольно простой вопрос, ты поймёшь, насколько эта сцена, когда ты ударила выпившую девушку, была унизительной. Для всех. Но, в первую очередь, для меня и для тебя. Она означает, что у тебя нет ко мне доверия. Она означает, что для меня допустимо, что моя женщина дёргает меня за поводок, применяя силу к своим мнимым или истинным соперницам. Да и вообще сам факт рукоприкладства выглядит довольно пошло и вульгарно. Даже мужчина, поведший себя таким образом был бы неприятен обществу, а что уж говорить о юной и нежной девушке. То, что ты видела днём у лифта… это война, это битва за жизнь и за близких. То, что случилось в баре… это совсем другое. Подумай об этом. Я часто бываю в разъездах, я встречаюсь с другими девушками, молодыми, красивыми и лопающимися от сексуальной энергии. Но я люблю тебя. На этом всё, точка. В общем, я всё сказал. Сейчас я пойду проведаю Ирину. И думаю, тебе нужно будет завтра перед ней извиниться.
Я поворачиваюсь. Наташка стоит насупившись, глядя в пол и сжав кулаки. Ничего, имеющий уши, да услышит. Выхожу в коридор и стучу в соседнюю дверь. Она тут же открывается. За ней стоит Толик.
— Ну что? — спрашиваю я.
— Спит, — пожимает он плечами. — Побуду ещё здесь немного и пойду к себе. Думаю, всё нормально, она немного перепила, может, завтра и не вспомнит ничего.
Ага, не вспомнит. Всё вспомнит и никогда уже не забудет… Возвращаюсь в свой номер. Наташка уже в постели. Лежит накрывшись чуть ли не с головой и повернувшись ко мне спиной. Не шевелится, но не спит, я слышу, что не спит. Ну что же, каждому нужно побыть наедине со своими мыслями, хотя бы иногда.
Я ложусь на свою сторону, вернее, на свою из двух сдвинутых кроватей и сразу засыпаю. Что-что, а вот вход в сон у меня работает, как часики.
Утро начинается, как обычно, но натянутость и несколько тяготящая неестественность, возникшая с вечера, всё ещё здесь. Мы умываемся принимаем душ и, не произнеся за утро, практически, ни одного слова, отправляемся на завтрак. Из наших здесь никого ещё нет. Похоже, убрался вчера народ капитально.
Когда я приступаю к яичнице, в зале появляется Ирина. Увидев нас, она чуть сбивается с шага, но не останавливается, а идёт прямо к нам. Наташка, заметив её, краснеет и поджимает губы.
— Доброе утро, — говорит Ира, приблизившись к нам.
Повисает неловкая пауза.
— Я хотела бы… — хмурясь и ни на кого не глядя, продолжает она, но не договаривает, потому что Наташка резко поднимается со своего места.
Новицкая от неожиданности чуть отстраняется, инстинктивно делая шаг назад.
— Ирина Викторовна, — быстро говорит Наташка. — Простите меня, пожалуйста, я вела себя как полная идиотка. Просто выпила лишнего и завелась непонятно почему. Извините. Мне очень неудобно, и я чувствую себя совершенно… ну… в общем…
— Это я хотела извиниться, — холодно улыбается Новицкая, глядя на неё и продолжает практически теми же словами, что и Рыбкина. — Я выпила лишнего и с непривычки алкоголь подействовал на меня таким странным образом. Словом, я прошу прощения.
— Надеюсь, вы не откажитесь прийти к нам на новоселье? Это будет уже очень скоро.
— Ну… — чуть растерявшись, отвечает Ирина. — Я постараюсь. Да, обязательно. Большое спасибо.
Она снова улыбается и отходит от нашего столика. Наташка смотрит на меня, я бы даже сказал, с вызовом.
— Ты доволен? — спрашивает она, глядя мне в глаза.
— Доволен, — киваю я. — Я очень тобой доволен. Более того, я тобой горжусь. Ты у меня просто чудо.
Она кивает, садится на своё место, опускает взгляд на омлет и почему-то, глядя на неё, у меня создаётся впечатление, что возникни подобная ситуация снова, она поступит так же, как и вчера. Но, надеюсь,