фокусы с белыми мышами»…
— Ы-ы-а-а! — воет Кухарь.
— Говори, тварь! Я тебе мозги вышибу, урод!
— Су… су…
— Чё ты мнёшься? Сука?
— Нет!!!
— Суслов⁈
— Да! — выдыхает Кухарчук.
— Гонит, — говорю я. — Он гонит, Леонид Юрьевич. Я только полчаса назад с Сусловым разговаривал он и словом не обмолвился. Стреляйте вы в него нахрен. Вам за это ничего не будет, только спасибо скажут. Дайте я сам его завалю!
Валдис и парни не понимают, что происходит, они не в курсе. Валдис так тот вообще бледнеет. Становиться соучастником убийства чекиста ему явно не хочется.
— Марта отзвонилась? — спрашиваю я у него, переключая на позитивные переживания. — Этот хорёк ничего ей не сделал? А то я сначала ему яйца отстрелю.
— Всё нормально…
— Говори, сука! — гнёт своё Злобин.
— Я… я не знаю… мне сказали это для Сус… лова…
— Ай, всё равно правды не скажет. Стреляйте!
И Де Ниро стреляет. Но не в барсука, а в потолок, и звук выстрела резонирует и превращается в раскаты грома, заставляя содрогаться нашего подопытного. Он едва не теряет рассудок, представляя Злобина громовержцем. Но настаивает на Суслове.
В конце концов, его приходится отпустить. Цепь падает к ногам, всё по писанному:
Оковы рухнут, и свобода нас встретит радостно у входа.
Когда я захожу в номер, Наташка бросается мне на грудь и крепко обнимает.
— Я так испугалась, — шепчет она.
— Всё хорошо, не волнуйся, — говорю я и глажу её по волосам.
— Этот человек… что с ним?
— Нормально всё, — усмехаюсь я.
— Ты… вы его… — не может высказать она интересующий вопрос.
— Чего? Ты о чём, Наташ?
— Убили что ли? — наконец, решается она.
— Убили? Шутишь? Нет, конечно. С чего вдруг такие мысли? Мы что убийцы?
— Так он… ну… В общем, мне показалось, что он представлял серьёзную угрозу…
— Думаешь, всех, кто представляет угрозу, стоит сразу уничтожать?
Она разжимает объятия и подходит к окну. Вид из него открывается очень красивый. Бульвар, парк, византийские купола православного собора, памятник свободы — высоченная каменная стела, на которой стоит девушка Милда с тремя золотыми звёздами на вытянутых к небу руках. Смотрит эта девушка на Запад, о чём понижая голос, обязательно сообщают местные. А дальше за монументом начинается старый город со шпилями, красными и зелёными крышами.
— Не знаю, говорит Наташка. Мне захотелось… знаешь, если бы в руке было оружие… Я не знаю, что бы сделала. Правда, когда Дима ему врезал… это так неожиданно получилось…
— Наташ, человек этот редкостный мудила. Мы его немного поучили, вот и всё. Но если надо будет вальнуть, я тебя позову.
Она поворачивается, но не улыбается. Шутка проваливается, оставаясь неоценённой, и мне кажется, что она действительно смогла бы.
— За свою семью я что угодно сделаю, — кивает моя невеста и добавляет. — Да, за семью я и убить могу…
Обожаю юношескую энергию максимализма.
После ужина мы всей весёлой толпищей заваливаемся в бар в гостинице. Валютный, тот что на верхнем этаже. Мы идём в полном составе, ещё и Смирнов к нам присоединяется. Народу здесь столько, что яблоку упасть негде — иностранцы, кагэбэшники, обэхээсники, путаны и пронырливые сограждане. Но для нас зарезервированы четыре круглых столика.
Сегодня в программе варьете, поэтому и ажиотаж. Там вообще-то не обнажаются, но всё выступление пронизано эротическими вибрациями молодых танцовщиц. Тела их, задрапированные прозрачными тканями, сводят с ума особо восприимчивых джентльменов.
Но танцовщицы ладно, основной фурор производят официантки, расхаживая по залу топлесс. Я даже глаза тру на всякий случай. Нет, оголением грудей меня не удивить, стриптиз я повидал, конечно, но сам факт, что в восемьдесят первом году, при торжестве развитого социализма и внимательном надзоре за состоянием идеологии со стороны того же товарища Суслова, происходит такое, вызывает когнитивное расстройство.
— Ты чего! — со смехом хлопает меня по колену Наташка, когда я слишком уж заинтересованным взглядом провожаю такую «голосистую» барышню.
— Девушка! — окликаю я проходящую мимо кандидатку на обложку «Плейбоя». — Нам, пожалуйста, шестнадцать коктейлей «Шампань — коблер».
Я даю ей баксы и она приветливо улыбнувшись, идёт в сторону бара. Правда, её со всех сторон окликают и, стало быть, свой заказ нам придётся подождать.
Атмосфера устанавливается непринуждённая, дружеская и неформальная. Все кайфуют и лишь Трыня остаётся в стороне от этого праздника жизни. Хоть я и предлагаю взять его с собой, эта идея не находит отзыва в сердцах членов делегации. Особенно, у Платоныча.
— Дядя Юра, — говорю я ему на ухо, подсаживаясь и обнимая за плечи. — Я вот, что тебе сказать хотел… Спросить, вернее. Тебе Ира Новицкая нравится?
— Новицкая? — улыбается он, оборачиваясь ко мне и чуть приподнимая брови. — Конечно. Да, нравится. Яркая, красивая, целеустремлённая. Очень интересный человек. А почему ты спрашиваешь?
— Ну… Помнишь, как в обыкновенном чуде? «Вы привлекательны, я чертовски привлекателен, чего зря время терять»… Я подумал просто… ты же один и она тоже. Хорошие, красивые люди, тем более ты с ней общий язык находил уже вроде. Ну, где-то на мероприятиях пересекались.
Он усмехается:
— Решил обустроить личную жизнь своих друзей? Железная Ирка сохнет что ли по тебе до сих пор?
— Да почему по мне-то? Баба молодая, а кроме работы ничего нет. Ни котёнка, ни мышонка… или как там говорят… Ты бы ей подошёл, а она тебе. Может, приударишь? Вон посмотри.
Она сидит, откинувшись в кресле, юбка чуть задрана, стройные ноги выглядят маняще, блузка расстёгнута и не скрывает соблазнительных линий груди. На губах гуляет лёгкая улыбка.
— Красотка, да? — продолжаю я. — Круче Аманды Лир.
А что, идея отличная, мне нравится. Думаю, ей именно такой и нужен, мужчина постарше, чтобы она дома прекращала быть начальницей, а превращалась в обычную девчонку. Да даже без далеко идущих планов, просто хотя бы потусоваться вместе, почувствовать себя не матерью а дочкой. И ему прикольно будет.
— Ты Георгия Ивановича помнишь? — улыбается Платоныч. — Из «Москва слезам не верит». Он же Гога, он же Гоша, он же Юрий, он же Гора, он же Жора. Его в фильме вроде переубедили, но по сути-то он прав со своим мировоззрением. Зачем мне баба-начальник? Ирочка девушка очень привлекательная, ты прав, и мне она нравится, но