Читать интересную книгу Впусти меня - Йон Линдквист

Оставалось лишь ждать.

*

Часы показывали десять, температура в комнате становилась невыносимой. Они уже уговорили две бутылки водки и приступили к третьей, единогласно решив, что Гёста — мужик что надо.

Одна Виржиния старалась не увлекаться спиртным, так как ей нужно было завтра на работу. Запах застарелой кошачьей мочи и затхлости смешался с сигаретным дымом, алкогольными парами и потом шести тел.

Лакке и Гёста по-прежнему сидели на диване по обе стороны от Виржинии, оба уже были наполовину в отключке. Гёста поглаживал кота, устроившегося у него на коленях и оказавшегося косым, что вызвало у Моргана приступ такого безудержного хохота, что он стукнулся башкой о стол и в качестве болеутоляющего хватил рюмку чистого спирта.

Лакке был неразговорчив — он сидел, уставившись прямо перед собой. Взгляд его все мутнел, затем затуманился и наконец окончательно остекленел. Он бесшумно шевелил губами, словно беседуя с призраком.

Виржиния встала, подошла к окну:

— Ничего, если я открою?

Гёста покачал головой:

— Кошки… выпрыгнут…

— Но я же здесь, я прослежу.

Гёста по инерции продолжал качать головой. Виржиния открыла окно. Свежий воздух! Она жадно вдохнула его и сразу почувствовала себя гораздо лучше. Лакке, лишившись плеча Виржинии, стал заваливаться в сторону, но тут вдруг выпрямился и громко произнес:

— Друг! Настоящий… друг!

В комнате раздалось согласное мычание. Все поняли, что он говорит о Юкке. Лакке уставился на пустой стакан в своей руке и продолжил:

— Друг, который не подведет… Это важнее всего! Важнее всего! Вы вообще понимаете, что мы с Юкке были… во!

Он крепко сжал кулак и потряс им перед самым лицом:

— И ничто его не заменит! Ничто! А вы тут сидите и несете всякую чушь… «золотой человек» и все такое, а сами… Пустые! Как скорлупа! У меня, может, вообще больше в жизни ничего не осталось после того, как Юкке… погиб. Ни-че-го. Так что не надо тут трепать языком про то, какая это потеря, не надо…

Виржиния стояла у окна и слушала. Она подошла к Лакке, чтобы напомнить ему о своем существовании. Присела перед ним на корточки, ловя его взгляд:

— Лакке…

— Нет! И нечего ко мне лезть! «Лакке, Лакке…» Я все сказал. Ни черта ты не понимаешь! Ты… бесчувственная! Чуть что — в город, подцепишь себе какого-нибудь дальнобойщика и тащишь домой, чтоб он тебя оттрахал. Скажешь, нет? Ах ты… да через тебя небось караван проехал! А тут друг… друг…

Виржиния встала со слезами на глазах, закатила Лакке пощечину и выбежала из квартиры. Лакке опрокинулся на диване, ударившись о плечо Гёсты. Тот пробормотал:

— Окно, окно…

Морган закрыл окно и произнес:

— М-да, Лакке. Отличился. Голову даю на отсечение, что больше ты ее не увидишь.

Лакке поднялся и неверным шагом подошел к Моргану, смотрящему в окно:

— Черт, да я же не хотел…

— Да я-то понимаю. Это ты ей скажи.

Морган кивнул на улицу, на Виржинию, выскочившую из подъезда, — она быстрыми шагами направилась в сторону парка, не отрывая глаз от земли. До Лакке дошло, что он сморозил. Последняя брошенная Виржинии фраза эхом стучала в его голове. Неужели я прямо так и сказал?! Он развернулся и бросился к двери:

— Мне надо…

Морган кивнул:

— Давай, ноги в руки. Привет передавай.

Лакке понесся вниз по лестнице, насколько это позволяли дрожащие ноги. Рябые ступеньки мелькали перед глазами, а ладонь скользила по перилам с такой скоростью, что чуть не высекала искры. Он поскользнулся на лестничной площадке, упал и больно стукнулся локтем. Рука налилась жаром и онемела. Он поднялся и заковылял дальше. Он спешил как только мог — ради спасения жизни. Своей собственной.

Виржиния шагала по парку прочь от высотки не оборачиваясь.

Она всхлипывала, иногда почти переходила на бег, будто пытаясь убежать от своих слез. Но они преследовали ее, наполняя глаза и по капле стекая по щекам. Каблуки месили снег, постукивая по асфальту аллеи. Она обняла плечи руками.

Вокруг не было ни души, и Виржиния дала волю слезам, прижимая руки к животу, чтобы унять боль, злобным зародышем притаившуюся внутри.

Чем ближе подпускаешь к себе человека, тем больнее он тебя ранит.

Недаром она свела все свои отношения к непродолжительным знакомствам. Нельзя никого пускать к себе в душу. Изнутри только проще причинить боль. Уж лучше искать утешение в самой себе. С отчаянием тоже можно жить, когда ты один. Когда нет надежды.

Но с Лакке она надеялась. Надеялась, что это перерастет во что-то большее, и однажды… Ну что?! Он принимал от нее еду и тепло, но она так и оставалась для него пустым местом.

Виржиния шла, ссутулившись, придавленная горем. Спина ее скрючилась горбом, на котором, казалось, примостился злой демон, нашептывающий ей на ухо страшные вещи.

Чтобы еще хоть раз! Да никогда в жизни!

Не успела она подумать о демоне, как он вдруг обрушился на нее.

Что-то тяжелое свалилось ей на спину, и она беспомощно упала на бок, вжавшись щекой в снег, и размазанные по лицу слезы тут же заледенели. Чье-то тело придавливало ее к земле.

На мгновение она и в самом деле поверила, что это демон печали принял телесное обличье и набросился на нее. Но тут резкая боль пронзила шею и острые зубы впились ей в горло. Виржинии чудом удалось подняться на ноги, и она завертелась волчком, пытаясь стряхнуть эту дрянь со своей спины.

Кто-то буквально присосался к ее горлу, ручеек крови заструился по шее, стекая меж грудей. Она заорала и забилась, вырываясь из цепких объятий существа, и с криками снова повалилась в снег.

Что-то твердое зажало ей рот. Ладонь. Острые когти коснулись щеки и впились в мягкую плоть, все глубже и глубже, до самой кости.

Челюсти перестали жевать, послышался хлюпающий звук, как если бы кто-нибудь втягивал через трубочку остатки напитка на дне стакана. Глаза заливала какая-то жидкость — Виржиния уже толком не понимала: слезы это или кровь.

Когда Лакке вышел из высотки, он успел различить лишь темный силуэт Виржинии, направлявшейся по аллее в сторону улицы Арвида Мерне. В груди покалывало от лестничного марафона, а боль в локте отдавала в плечо. И несмотря на это, он побежал. Побежал со всех ног. Голова стала проясняться — то ли от свежего воздуха, то ли от двигавшего им страха все потерять.

Дойдя до развилки, где «дорога Юкке», как он теперь ее называл, сходилась с «дорогой Виржинии», Лакке остановился и набрал побольше воздуха, собираясь окликнуть ее. Она шла между деревьев всего в пятидесяти метрах от него.

Но не успел он крикнуть, как какая-то тень обрушилась с ветки на Виржинию, и та упала. Вместо крика из его рта вырвалось лишь шипение, и он снова рванул к ней. Он хотел заорать, но воздуха в легких на бегу хватало только на что-нибудь одно.

Он выбрал бег.

На его глазах Виржиния поднялась вместе со своей ношей, закрутилась на месте, как безумная горбунья, и снова упала.

У него не было ни плана, ни мыслей. Лишь одна цель — добежать и скинуть с нее эту гадость. Виржиния лежала в снегу у стены, а на ней копошилась бесформенная черная масса.

Он подбежал и что есть силы пнул ногой черный комок. Нога врезалась во что-то жесткое, послышался резкий треск, напоминавший звук ломающегося льда. Комок отлетел в сторону, приземлившись на снег.

Виржиния лежала не двигаясь, на снегу чернели темные пятна. Существо село.

Ребенок!

Лакке застыл, глядя на нежное детское личико, обрамленное темными прядями волос. Пара огромных темных глаз уставилась на него.

Девочка встала на четвереньки, как кошка, приготовившаяся к прыжку, и ощерилась, обнажив два ряда острых зубов, блеснувших в темноте. Лицо ее мгновенно преобразилось.

Какое-то мгновение они смотрели друг на друга, тяжело дыша. Девочка так и стояла на четвереньках, и Лакке увидел, что вместо пальцев на руках у нее когти, четко очерченные на белом снегу.

Потом лицо девочки исказила боль, она вскочила на ноги и побежала по направлению к школе гигантскими скачками. Каких-то несколько секунд — и она исчезла из виду, скрывшись в тени.

Лакке стоял как вкопанный и моргал, щурясь от пота, заливающего глаза. Потом бросился к Виржинии, замершей на земле. Увидел рану. Вся шея была разодрана, черные ручейки крови струились у корней волос, стекая за воротник. Он скинул куртку, стащил с себя свитер, скомкал рукав и прижал его к ране.

— Виржиния! Виржиния! Милая, любимая…

Наконец-то он произнес эти слова.

Суббота, 7 ноября

Он ехал к папе. Он знал здесь каждый изгиб дороги — сколько раз он по ней ездил?.. Сам — десять или двенадцать, и с мамой еще раз тридцать, не меньше. Родители развелись, когда ему было четыре года, но в выходные и каникулы он неизменно навещал отца.