Читать интересную книгу Жестокость. Испытательный срок. Последняя кража - Нилин Павел Филиппович

— Я тоже с ним пойду, — вскакивает с травы Иосиф Голубчик.

Венька останавливается и обиженно и вопросительно смотрит на начальника.

— Никуда ты не пойдешь, — строго говорит начальник Голубчику. — Садись и сиди. Вот еда, кушай…

Мы все садимся вокруг мешка и, подражая начальнику, подгибаем под себя ноги.

А Венька уходит в заросли боярышника в сторону большака.

Мне кажется странным, что начальник ест с таким аппетитом. Мне совершенно не хочется есть. Я смотрю, как начальник обкусывает мясистую кость, и думаю: «Интересно, куда же это пошел Венька? И что будет через сорок минут. Венька сказал: подождем минут сорок».

— Ты чего не ешь? — спрашивает меня начальник.

— Я ем, — говорю я. Беру пучок черемши, обмакиваю его в соль, отламываю от ломтя кусочек хлеба и запихиваю все это в рот. Есть мне все-таки не хочется.

После еды Петя Бегунок отводит меня от ключа в сторону и показывает на взгорье, где виднеются избы заимки.

— Вон видишь, серебряная крыша? Да ты не туда смотришь. Ты смотри вот на эту сосну. Вон видишь, серебряная — крыша? Это изба, в которой Кланька живет.

Из-за ветвей хорошо видно оцинкованную крышу. Она действительно поблескивает сейчас на солнце, как серебряная. Такие крыши — редкость на таежных заимках.

Я смотрю на эту крышу, и мне немножко обидно, что Бегунок показывает мне на нее. Я же зимой вместе с Венькой был под этой крышей. Бегунок, наверно, никогда не видел Кланьку Звягину, а я ее видел, был у нее. Но я молчу.

— В девять часов ровно, — говорит Бегунок, — вот с этой стороны, с правой, должны поднять жердь с паклей. Ровно в девять…

Я обижаюсь не на Бегунка, а на Веньку. Неужели он не мог мне объяснить, как будет проходить операция? Подумаешь, какой секрет, если даже Бегунок его знает! Или Венька мне об этом не говорил потому, что считал, что я сам все уже знаю? А я ничего не знаю.

— Чего это вы смотрите? — подходит к нам Коля Соловьев, все еще прожевывая хлеб.

— Да вот Петя любуется избой Кланьки Звягиной, — смеюсь я, чтобы показать, что это для меня не новость.

— А которая изба? — интересуется Коля. — Вот эта белая, что ли?

Значит, Коля тоже ничего не знает. Тогда я возмущаюсь про себя. До чего же глупо организована операция! Никто ничего не знает. Как же действовать в таких условиях? Все, значит, получается втемную. Даже не сказано, что нам делать, когда над крышей поднимется жердь с паклей. Для чего же нас сюда собрали?

Начальник сидит на траве, спиной привалившись к сосне. Он курит, но глаза у него прищурены. Похоже, он задремывает.

А Веньки все еще нет. Куда же, интересно, он ушел?

На взгорье хлопает выстрел.

— Начинается, — веселеет Бегунок и, ухватив за повод свою лошадку, вкладывает ей в рот удила. Потом легко запрыгивает в седло и, уже сидя в седле, всовывает ноги в стремена.

Иосиф Голубчик и Коля Соловьев тоже бегут к лошадям.

А я смотрю, как начальник, неторопливо опираясь на руку, подымается с травы.

Раздается второй выстрел, третий, четвертый.

Иосиф Голубчик, еще не обратив лошадь, передергивает затвор карабина.

— Спокойно, — говорит начальник, отряхивая травинки, приставшие к брюкам. — Спокойно! Ничего покамест не случилось… — Но подходит к своей лошади и закидывает повод на конскую шею. Все делает он неторопливо, как бы с ленцой.

— Жердь! — кричит не склонный к спокойствию Бегунок. И показывает плетью с седла. — Жердь, смотрите-ка, подняли!

— Ну, слава тебе, господи, — вздыхает Воробьев. Он, пожалуй, бы даже перекрестился, если бы руки не были заняты мешком и карабином и если бы не стеснялся осенить себя крестным знамением в присутствии партийного начальства.

На взгорье громыхают телеги, лают собаки. Слышно даже, как гремят цепи и взвизгивает проволока, по которой скользят кольца от цепей, удерживающих собак-волкодавов. А человеческих голосов не слышно.

Из зарослей боярышника выходит Венька.

— Взяли, — говорит он. Но лицо у него не веселое, а скорее печальное. И весь он какой-то измятый, не такой, каким мы видели его еще меньше часа назад.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Ну, слава богу, — опять вздыхает Воробьев.

Венька подходит к начальнику, недолго разговаривает с ним, потом не запрыгивает, а устало залезает в седло. Вялый он, медлительный. И кепка надета уже как следует, козырьком вперед.

А начальник становится вдруг необыкновенно быстрым в движениях, натягивает повод, бьет лошадь по брюху толстыми ногами в стременах и кричит:

— Внимание! Выезжаем на большак. Голубчик, особо учти: без моей команды ни во что не соваться!..

Мы выезжаем на большак и поднимаемся на взгорье, окутываясь горячей удушливой пылью.

Навстречу нам громыхает телега, в которую запряжена мохнатая лошаденка, точно такая, на какой разъезжает старший милиционер Воробьев. На телеге сидят, свесив ноги, два мужика, а между ними лежит, распластавшись, третий, с окровавленной бородой.

— Убили? — спрашивает Веньку начальник, глядя на бородатого.

— Да нет, это не Воронцов, — отвечает Венька. — Это Савелий Боков. Оказал сопротивление. Ничего нельзя было сделать. И Кологривова сильно ранили. Наверно, умрет…

— Ну и пес с ним! — говорит Воробьев. — Прости меня, господи. Ведь как озорует, как озорует! Даже в царское время такого не было…

Я смотрю на проезжающую мимо нас телегу, на мертвого Савелия Бокова. Вот, значит, какой он, этот Савелий, именем которого мы зимой вошли в избу Кланьки Звягиной.

— Бывший прапорщик, — смотрит на него Воробьев. — Я с ним в одном полку служил в германскую — импери…стическую. — И кричит мужикам, сидящим на телеге: — Там внизу остановитесь! Я потом к вам подъеду. — И опять вздыхает, провожая взглядом телегу. — Тоже вполне порядочные бандиты, эти мужики, не гляди, что сейчас тихие. Я их обоих знаю. Братья Спеховы. У них и отец бандит, хотя и старичок…

Странно все это. Бандиты везут на телеге убитого бандита и подчиняются распоряжению старшего милиционера Воробьева.

Я оглянулся. Они действительно остановились внизу.

На взгорье я, наконец, все вспомнил. Вот мимо этого забора мы проходили на лыжах зимой. За забором лаяли и гремели цепями собаки. Они и сейчас лают. Но мы проезжаем дальше. И вот уже виден весь дом Кланьки Звягиной. Мы въезжаем в распахнутые ворота.

Во дворе на телеге на спине, на связанных за спиной руках, молча лежит босой, в разорванной шелковой рубахе красивый молодой мужчина с русой, аккуратно подстриженной бородой. Он жадно дышит раскрытым ртом, и широкая сильная грудь его, чуть поросшая рыжим волосом, нервно вздрагивает при каждом вздохе. На груди фиолетовой тушью наколота надпись: «Смерть коммунистам».

— Гляди, чего написал, — читает надпись Воробьев. И спрашивает: — Ты каким же местом думал-то, бандитская морда, когда эти слова писал? — И, послюнив палец, опасливо трогает надпись. — Это же вечное тебе будет клеймо. С этими словами и помрешь…

Бандит не удостаивает Воробьева даже взглядом. Он, не мигая, смотрит в голубое, нежно-голубое небо. На небе ни облачка.

В глубине двора, у высокой колоды, привязаны крупные, сытые лошади. Они спокойно хрумкают овес и поблескивают крутыми лоснящимися задами.

На этих лошадях приехали бандиты из глубокой тайги. На них они и уехали бы, если бы не случилось всего, что случилось.

— А этого куда? — спрашивает Бегунок, выходя из избы и показывая в распахнутые двери на бандита, лежавшего в сенях на соломе.

— Кончился он?

— Кончился.

— Кладите их рядом, — приказывает Воробьев.

— Но этот же мертвый, а этот живой, — вмешивается Коля Соловьев, подходя к телеге.

— Ничего, — говорит Воробьев. — Кладите их рядом. Они дружки. Им обоим одна дорога.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

На крыльце появляется наш начальник. Он уже обошел весь двор, побывал в избе и вышел вспотевший, сердитый.

— Ты тут глупостей не устраивай, — выкатывает он глаза на Воробьева. — Ты представитель чего? Ты Представитель власти. Значит, что? (Воробьев испуганно и почтительно вытягивается.) Значит, глупостей творить не нужно. Живой пусть так и останется как живой. А мертвого надо на другую телегу.