Читать интересную книгу Аркадия (СИ) - Козинаки Кира

Мы подошли вплотную, и Илья нахмурился, вопросительно дёрнул подбородком.

– Света хочет с тобой поговорить, – выталкивая потупившую взгляд девчонку вперёд, сказала я.

– Давайте не сейчас.

– Сейчас, Илья, – произнесла я твёрдо. – Лучше сейчас. Пожалуйста.

И, выдрав ладонь из крепко сомкнутых Светкиных пальцев, я отступила назад, мимоходом потрепала Тузика за ухом и отошла в сторону, прижалась плечом к кузову «буханки» и затихла.

Отсюда мне не было слышно слов, которые Светка с трудом из себя выдавливала, так ни разу и не решившись поднять глаза, зато я видела, как она дрожала, словно вышла не из холодного леса на прогретую жаром стихии поляну, а наоборот, фраза за фразой погружалась в снежную вьюгу, кирпич за кирпичом складывала между ними с Ильёй ледяную стену, очень похожую на ту, которую я недавно упорно растапливала. Она что-то бормотала, раздирая пальцами собачку на молнии своей ветровки, а Илья молча слушал, и его лицо медленно и красноречиво менялось: раздражение от навязанного и несвоевременного разговора, сомнение в правдивости сказанных слов и оторопь от осознания разрушительной мощи, заключённой в одном маленьком и нелепом приступе ревности.

А потом он посмотрел на меня. И мне показалось, что он тоже понял.

Понял, что во всём виновата я. Что признаться и покаяться, прожить один-единственный день без тяжести упавшего с плеч бремени было недостаточно, и я снова – своими ли руками, чужими ли – начала нести зло, разрушать и причинять боль, а как остановиться – не знала.

Понял, что я – худшее, что с ним произошло. И лучше бы мне было тогда остаться за заколоченным забором.

– Хозяева здесь? – гаркнул кто-то из пожарных, и Илья встрепенулся и торопливо подтолкнул Светку ко мне.

– Отведи её домой, – сказал он.

– Хорошо.

– И сама тоже иди домой, Мира.

– А ты придёшь? – спросила я, но мой вопрос затерялся в шуме насосов, гуле голосов и отблесках затухающего пламени.

Глава 18

В лес мы больше не вернулись. Светка упёрлась слепым взглядом под ноги и шагнула на длинную дорогу в обход, а я не стала возражать: возможно, едва заметная тропа сквозь сухие колючие плети, движущиеся овражки и ежевичные заросли – одно из немногих сокровищ, что после этой злой ночи останется только моим.

Ветра по-прежнему не было, зато вернулся утренний туман, заволок всё кругом мутной дымкой, влажно обнял, и мне пришлось включить фонарик на телефоне, чтобы не заблудиться в соснах или не наступить на Тузика, который, надёжный и бесшумный проводник, отправился с нами.

Мы шли молча, Светка разве что тихо всхлипывала время от времени, но у меня не было сил – и, признаться, желания, – чтобы её утешать. И только добравшись до посёлка, миновав освещённую тусклым золотистым светом площадку у магазина, замедлившись у развилки, ведущей к её дому, Светка обернулась, посмотрела на меня пустыми глазами и глухо спросила:

– И как я теперь буду жить?

Я вздохнула.

– Очень, очень плохо.

– Зачем ты меня пугаешь?

– Я не пугаю, Свет, – покачала головой я, возобновляя шаг. – Я делюсь опытом.

Несмотря на не самый поздний час, жизнь в посёлке будто остановилась. Не слышался звон посуды за прикрытыми обездвиженными занавесками окнами, смолкли разговоры в притаившихся в пышных кустах беседках, громоздкой беззвучной скалой застыл дом отдыха – четырежды похороненный под дюнами, однажды чуть не исчезнувший в огне посёлок, казалось, замер, нашёптывая благодарственные молитвы богу или мифической великанше Неринге, которая сегодня отвела беду.

Продравшись через туман к дому тёти Агаты, я включила свет на крыльце и принялась ощупывать карманы в поисках ключа, когда позади протяжно проскулил Тузик: упершись огромными жилистыми лапами в ступеньки, он крутил головой, активно шевелил ушами и заглядывал мне в глаза, требуя то ли есть, то ли играть, то ли… выделить ему местечко, которое станет новым домом.

– Сейчас что-нибудь придумаем, дружочек, – пообещала я.

Первым делом я покормила кошек, которые стёрли мне ноги до дыр и разноголосо исполнили серенаду, пока я раскладывала консервы по плошкам. Потом отыскала в тётином буфете большую красивую миску с кокетливыми цветочками по ободку, щедро наполнила её остатками обеда, присыпала петрушкой для свежести дыхания и отнесла Тузику, который всё это время важно исследовал дворовые кусты. Заодно постелила на крыльце вчетверо сложенное одеяло: я не знала, как и где Тузик привык спать и останется ли он вообще, но если что – можно вот тут, располагайся, я о тебе позабочусь. Пока превратившийся в собаку-улыбаку волк радостно уплетал отварной рис с тушёной курицей, я уселась на ступеньках и посмотрела вдаль. Я ждала.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

И потом, когда окончательно замёрзла и побежала в душ погреться, когда надевала чистое платье и вешала на шею наивно-невинное ожерелье из ярких разноцветных бусин, – я ждала. И когда включала свет во всём доме, превращая его в путеводный маяк, – я тоже ждала. Когда второй раз за день мыла пол в прихожей, собирая песок; когда на скорую руку готовила ужин, доставала новый комплект постельного белья и придирчиво выбирала футболку, которая могла бы ласково обнять широкие плечи, – я всё ещё ждала. Но случилась полночь, погасли огни в соседних домах, уснули сытые кошки, а он всё не приходил.

Я сотню раз измерила дом шагами, то и дело выбегала на крыльцо и всматривалась, изо всех сил вглядывалась в туман, прислушивалась к малейшим шорохам, надеясь уловить грузный грохот «буханки» или рык мотоцикла вдалеке. Зачем-то проверяла телефон, хотя мы так и не удосужились обменяться номерами: не было необходимости, мы виделись каждый день, даже если не хотели… нет, не так – даже если не планировали видеться. Я всерьёз обдумывала идею одеться потеплее и рвануть через лес к его дому – к тому, что осталось от дома, – чтобы хоть что-то узнать, перестать вариться в этом котле неопределённости.

В котором вместо специй плавали пугающие мысли, что он простоне хочетприходить.

Вконец изведя себя, я тяжело вздохнула. И поняла, что смотрю на дверь в комнату, куда за всё время проживания тут ни разу и не зашла.

Похоже, закутку в дальней части дома за минувшие шесть лет тётя так и не нашла особого применения, поэтому просто превратила его в кладовку. Просунув нос в щель, я увидела запасы кошачьего корма и наполнителя, потрёпанный трёхногий стул явно прусских корней, этажерку с соленьями и вареньями, пучки сушёных трав, а ещё корзины, коробки, банки – в общем, всё то, что обычно в подобных чуланах и хранится. Однако сама я помнила эту комнату иначе: мягкий северный свет из большого окна, вечный привкус солёного ветра на губах и краски, множество разных цветов, что бурлили на холстах, смешивались на одежде, благоухали на пальцах, – воспоминания столь жгучие, что невольно хотелось от них отречься, а сейчас вдруг подумалось, что нельзя. Ведь они такие хрупкие: одна искра – и сгорят навсегда.

Осмелев, я толкнула створку двери сильнее и шагнула внутрь, осмотрелась внимательнее, пытаясь под ворохом будничных, прозаичных вещей найти отголоски былой лиричности, воскрешая в памяти звуки и запахи, прислушиваясь к фантомным движениям кисти по холсту, к лёгкой капели красок по половицам. Разбудив в себе художницу тем летом, я действительно напрочь забыла об аккуратности и самозабвенно пачкала всё вокруг, а сейчас, опустив глаза, нашла тому доказательства: затёртые обувью и временем, на полу всё ещё сохранились следы старой краски и теперь водили хороводы да прятались в щелях, и я присела на корточки, смахнула песок и суетную пыль, бережно обвела их кончиками пальцев, в которых тут же зародилась дрожь.

То было хорошее время. После долгих лет бесплодных попыток я наконец-то научилась разговаривать на своём языке, научилась верить, радоваться, любить. Научилась кричать и превращать ярость в искусство. Научилась жить в мире с собой – бесстрашной, горящей, сильной. Он так сказал. И он же вложил в мою руку кисть, чтобы я, рождённая ненужной, воспитанная лишней, на долгие годы отравившая собственную кровь ядом страха, снова вернулась – нет, не к нему, не в Аркадию, а к самой себе. Настоящей. Какая есть.