сотрудница известного путешественника и ученого, публициста, политического и общественного деятеля Сибири Григория Николаевича
Потанина (1835–1920), сопутствовавшая ему в его экспедициях по Центральной Азии и Китаю. Умерла 19 сентября 1893 г. во время их четвертого путешествия в Ханькоу, на пути в Шанхай, погребена в декабре в Кяхте. О болезни и кончине жены – в «Воспоминаниях» Г.Н. Потанина («Литературное наследство Сибири», т. 7, ч. II, Мои спутники), Новосибирск, 1986. Статьи и очерки Потаниной печатались, в частности, в «Русском богатстве», «Труде», «Восточном обозрении», «Сибирском сборнике» и после ее смерти были собраны в книге «Из путешествий по Восточной Сибири, Монголии, Тибету и Китаю». М., 1895. Памяти А.В.Потаниной был посвящен сборник «К свету». СПб., 1904.
Тысяча сто верст в носилках
Сианьфу – старинный город; теперь он областной, а некогда, тысячу лет тому назад, это была столица и центр всего китайского миpa. Мы подъезжали к нему с восточной стороны, и хотя за несколько верст население стало заметно гуще, все же до самых городских стен доходят пашни. Въехали мы в ворота, но это не был еще город, а лишь его предместье; улицы были широки, обсажены деревьями; под этими последними жители разложились со своими кустарными производствами – где делали курительные свечи, где кожевники растянули кожи, – а вдали виднелся субурган монгольского монастыря. Ближе к городу пошли кузницы, каретные и плотничные мастерские, улицы стеснились, пошла мостовая, и стало заметно грязнее. Предместье от городских стен отделяется глубоким рвом, чрез который перекинуты каменные мосты. Переехавши один из них, мы въехали в восточные ворота настоящего города; над воротами высилась огромная пятиэтажная башня с рядами пустых окон или квадратных амбразур. Под башней и все пространство между башней и вторыми воротами было густо занято торговцами мелочными товарами. Теснота и давка тут была такая, что трудно себе и представить небывалому человеку, а между тем между этой снующей взад и вперед публикой какой-то китаец поставил переносную печку, столы, скамьи и устроил уличный ресторан в самых воротах. Едущие телеги и всадники задевали обедающих так, что они то и дело должны были наклонять головы и беречь спины. Далее через весь город протянулась такая же торговая улица, сначала широкая, с каменной мостовой, настолько испорченной, что ее предпочитали объезжать, теснясь к домам, несмотря на невылазную грязь. Избегая тесноты и грязи, наши телеги свернули в боковые улицы, и здесь сейчас же почувствовались простор и тишина; на улицу выходили только ворота и каменные стены, из-за которых видны были кровли домов и сады. Здесь встречались дети, отцы с ребятами на руках и изредка старухи; молодых женщин на китайских улицах не видать. Скоро, впрочем, нам опять пришлось въехать в самую густую толпу торгового движения. На тесных улицах сплошь тянулись и богатые лавки с золочеными громадными вывесками, и бедные мастерские, и лавки со старьем всякого рода – тут на улицу выдвигалась старая мебель, там старое платье или посуда. Улицу, главным образом, стесняли всякие торговцы с лотков – они не только занимали все тротуары, но располагались и на самой улице. Если вы прибавите к этому, что по улице беспрестанно идет густая толпа пешеходов и едут всадники, повозки и ручные тележки с водой и с продажными овощами, то вы поймете, что проехать по такой улице задача немалая; на перекрестках, узких донельзя, приходилось подолгу пережидать встречное движение. Не задеть и не попортить весь этот товар, лезущий на самую улицу, нет никакой возможности, и наши возчики не раз задевали за какой-нибудь столик, уставленный посудой, или даже сшибали с ног человека, остановившегося покупать. Чаше всего в таких случаях страдали старухи – им не удавалось увернуться быстро на их изуродованных ногах от наезжающего экипажа, несмотря на несмолкаемые крики возниц с просьбой посторониться; в сутолоке и тесноте трудно бывает сыскать виноватого, и потому дело кончается чаще всего только бранью, пущенной вдогонку. Мы по таким шумным улицам ехали два часа, пока наконец дохали до гостиницы, где должны были остановиться. Ворота в дян – так по-китайски зовут гостиницу – ничем не отличались от соседних лавок, везде кругом был товар и торговля. Под воротами дяна обыкновенно устраивают нечто вроде ресторана, где могут обедать и пить чай приходящие. Движение на улицах в Сианьфу показалось нам значительно больше, чем в Пекине, где улицы шире и народу меньше (барон Рихтгофен считает в Сианьфу жителей 1 000 000, но можно думать, что он ошибается, что их меньше). Поразило нас также обилие нищих в Сианьфу, и каких нищих! Это обыкновенно почти совсем голые, с испитыми лицами, с длинными космами волос; одни бродят, другие уже лежат на мостовой, на иных вместо тряпья циновка, другой прикрывается рваным мешком; между этими санкюлотами очень много молодых. Много также и более приличных нищих, которые ходят и собирают всякий отброс в корзины.
В Сианьфу мы прожили четыре дня в довольно приличном дяне, где много было и других жильцов. Между ними был один очень юный, но важный чиновник, приехавший из Пекина, – к нему все приезжали в носилках отдавать визиты, и на дворе постоянно стояли хорошенькая каретка и верховой полицейский, сопровождавший его при поездках. С помощью хозяина нашего дяна мы наняли 7 вьючных мулов и двое носилок, чтобы отправиться до г. Чентуфу, находящегося в 1200 верстах расстояния от Сианьфу. На наши деньги это стоило нам около 500 рублей.
Носилки, по-видимому, чисто китайское изобретение; они состояли из ящика, составленного из тонких бамбуковых палочек; в нем только пол из досок, бока затянуты циновкой, кровля выгнутая, тоже из циновки, внутри проволочная сетка для сиденья, с боков в этот ящик протянуты два бамбуковых шеста, сажени в две длиной; лямка, соединяющая концы этих шестов, кладется на плечи носильщиков, если их только два, или надевается на небольшой шест, который кладут на плечи два человека, становясь один впереди другого; при этой последней манере для каждых носилок надо четыре человека. Китайские мандарины сидят в этой клетке всегда с опущенной перед самым их носом занавеской и с закрытыми окнами: мы не могли и четверти часа пробыть, не подняв занавески, и почти постоянно держали отворенными окна. Езда в носилках очень покойна, вначале несколько укачивает, но скоро привыкаешь к этому. Носильщики идут скоро, вероятно, не менее шести верст в час, часто беглым шагом, никогда не сбиваясь с ноги и ни на минуту ни за чем не останавливаясь. Почти каждую минуту они перекладывали шест с одного плеча на другое