Читать интересную книгу Учебник рисования - Максим Кантор

— Ты готов? — спросила барселонская рыбачка. Сара совершенно освоилась в новом костюме, она крепко стояла на мраморном полу номера, отставив полную короткую ногу, уперев полную короткую руку в толстый бок, туго подпоясанный алой лентой. Все барселонские рыбачки так делают. — Не забудь напомнить нашему другу о моих деньгах, — сказала рыбачка.

— Но мы, — уточнил Гриша на всякий случай, — еще не перевели Струеву деньги?

— Как не перевели? — ахнула барселонская рыбачка. — Я послала ему триста тысяч! Ты понимаешь? Триста тысяч! И твердо пообещала отослать остальное.

Ее уверенный голос успокоил совесть Гузкина: то, что его подруга ведет счет деньгам, что она не транжирка, не склонна к финансовым авантюрам, — достойно уважения. В конце концов, и рыбачки в Барселоне знают цену своему улову — нелегкий труд должен быть оплачен.

— Ah, so, — Гриша успокоился, — тогда все в порядке. Непременно напомню. Оскар — человек чести.

II

Так начинался день Гузкина в Нью-Йорке, а в Москве сгустился мутный вечер, зажглись окна в доме на Малой Бронной, и Иван Михайлович Луговой принимал поздних гостей. Он объяснял им, как устроен мир.

— У каждого человека есть свой интерес, — сказал Луговой, — а значит, человека можно купить. У каждого есть слабое место — потаенное желание. Когда все начальники испугались перемен, я сказал: бояться нечего — просто угадайте новые потребности подчиненных, и все. Посмотрел внимательно — и увидел, что кому надо. Разобраться было легко. Вот барышня — хочет управлять газетой, ради этого готова на все. Удобно, не правда ли? Вот молодой человек с неполным образованием экономиста — хочет славы. Вот сын ответственного партработника, привык жить при посольствах, хочет красивой жизни. И я постарался учесть пожелания. Юлия Мерцалова хотела власти в газете, Баринов — больших денег, Тушинский — славы. Каждый хочет чего-нибудь простого, он только слова использует сложные. Надо понять человека, вникнуть, чего он хочет.

Баринова-отца я прекрасно знал, Васенька на моих глазах рос. Однажды мальчик пришел домой из школы — а его папа, Потап Баринов, посол в Канаде, кухарку на диване разложил. Папа дал сыну сто рублей, чтобы мальчик молчал. И что же? Васенька сто рублей взял, а маме все-таки рассказал. Он и газету так делал — расчет на два хода вперед. Сложилась у нас порода ловких мальчиков — мастеров двухходовок. И остроумие, и стратегия — у них все на два хода рассчитано. Какие заголовки придумывал! «Правительство велело мясу дешеветь. Мясо не хочет». Смешно? У отца сотню взял, а матери отца заложил. Тоже смешно. Словом, я знал, как себя вести с Васенькой: надо давать, но не сразу, понемногу, а то продаст. Я на два хода вперед думать не стану, я стараюсь всю игру видеть.

И Юленьку отлично знал. Ее мужа Маркина я сам в тюрьму и сажал, а она в зал суда ходила. Она тогда жила с красавцем Голенищевым, на процесс ходила и возмущалась произволом — искренняя, страстная натура. Только я видел, как она к прокурору, молодому парню, в машину садится. Тайком от мужа — к Маркину на процесс, а вечером к прокурору в постель. Потом она женой Маркина стала, из лагеря его ждала. И прокурор ей ждать помогал. Ей хотелось больше переживаний, она была так хороша, что одной заурядной судьбы ей было мало, ей три жизни хотелось прожить зараз. Вот я уже и знал, чем Мерцалову заинтересовать: дать ей пищу для сердца, пусть насытит биографию. Голодное сердце — отличный материал.

И про Тушинского я все знал. Интеллигентный юноша, признания хочет, а образования нет. Признания без знания, кто ж не захочет? Это сколько учиться надо, чтобы профессором стать — а время перемен ученье вроде как отменяет. И сколько же у нас, в нищей нашей стране, было амбициозных мальчуганов с неполным высшим и умеренным средним — это и был наш средний класс, надежда демократии. На них и возложили надежды — пробивная, я вам скажу, сила. Социологи, культурологи — даже и спросить неловко: что вы, голубчики, изучали? Так, социологию. А что же это такое, голубчики? Какими знаниями вы овладели? А ведь именно этих знаний и оказалось достаточно на роль маленького вождя. И я помог ему, подтолкнул. А почему же не помочь, если и он мне подыграет, где надо?

И Дупеля я тоже, представьте, знал отлично. Как же мне не знать его, героя, если я сам ему рекомендацию в партию писал. Из молодых выдвиженцев, активный, яркий. Сибирские стройки, комсомольские деньги, первые кооперативы. Горячий честолюбивый человек. И ему надо было знать, что он не прогадал. Знаете, есть такая порода везучих людей, которые обижаются на судьбу, если соседу везет чуть больше. Он очень хотел увериться, что действительно всех перехитрил, выбрал самую лучшую карту. Опасное тщеславие. Приведу сходный пример: моя соседка по даче, жадная тетка, продавала свой участок. И не продешевила, по максимуму взяла. Но через неделю после продажи цены взлетели вдвое. И это ее убило. Она поняла, что прогадала. Не выдержало сердце — инфаркт.

В отношении Дупеля было совсем просто — немного помочь его фортуне, когда надо — осторожно подменить судьбу. У него и так голова кружилась от везения, и моя задача в том состояла, чтобы голова не останавливалась.

Это очень удобно — что у людей есть желания. Удобно для управления. Надо понять, что кому надо — и дать. Не сразу и не все, но дать. Нужна земля крестьянам — надо дать им немного земли, пусть возьмут. Много им все равно ни к чему. А немного — почему не дать? Свобода самовыражения нужна интеллигентам? Ну, дать им свободу самовыражения, разве жалко? Чуть-чуть, им больше-то и не проглотить.

Дал каждому по чуть-чуть — и всем хорошо. Они все сделают, как ты велишь, и разыграют твою партию как по нотам — надо только бедняжкам внимание оказать. Удобно устроено свободное общество: у каждого гражданина свое маленькое желание. Вот если бы все сразу захотели одного, чего-нибудь, оборони Создатель, величественного — тогда с ними управиться было бы трудно.

Три старика сидели в гостиной на Малой Бронной улице, и Луговой рассказывал, а Рихтер и Герилья слушали. Наступил вечер, страсти улеглись, порядок и покой воцарились в барской квартире. Старики пили чай, и Луговой говорил так:

— Неудобно с теми — у кого личных интересов нет. Есть такие категории людей — без интересов. И ухватить их не за что, неудобны они для созидательной работы. Таких неудобных я делю на две категории: таран истории и тормоз истории. Начну с первой.

Неудобно с революционерами и евреями, скверный материал. Дела с ними не сделаешь. Нет у них привязанности к земле, к теплому месту, к урожаю, к дому. Березу не сажали, водку на смородине не настаивали, елку с детьми не наряжали — как с ними жить? Им идея интересна, а жизнь — нет. Они не умеют радоваться — только страдать со значением. И других упрекают в том, что те недостаточно страдают. Приходит такой урод в компанию, к людям, которым весело, и пугает их мрачной рожей — мол, не живете вы для истории, недостаточно страдаете! Из таких вот бесполезных в жизни людей передовые отряды делают. Ущербные люди — таран истории. Им что ни дай — все будет плохо: ни жене, ни супу, ни отпуску на море — они не рады. Нищие, рваные, злые революционеры — ты их накормишь, а еда впрок не пойдет: вкус чувствовать не умеют. И других отучить хотят. А евреи? Страну они не любят, благодарности за приют не чувствуют, близкого прошлого у них нет, других людей не уважают — им ничего не жалко.

А когда еврей и революционер соединяются в одном лице — жди беды. Тогда появляется на свет Маркс, или другой фанатик, и он столько, подлец, напортит — потом поколения нужны, чтобы исправить. Но с ними в принципе можно работать, они — двигательная сила. Важно их подправить, скорректировать. И дело пойдет.

Хуже другая категория: бедные люди, которым ничего не надо, потому что им и так хорошо. Ну, что у вас хорошего, несчастные вы погорельцы? А все у нас хорошо, говорят. Чем их приманить? Они от жизни подачек не ждут. Сидят в дырявых носках в малогабаритной квартире — и счастливы. Обещаешь им достаток, сулишь прибыль, путешествия, хоромы — а им и так хорошо. Вот сидят они на помойке — а им уютно. Набились всемером в комнату — и улыбаются. Вот это счастье бедняка — самая большая помеха истории, я считаю. Эта неискоренимая радость нищего — я бы ее запретил, уничтожил! Так нет же, опять прорастает. Вот такие наши русские люди, это наш русский многострадальный народ. Отвратительный, неудобный в работе материал. Какой-то болван сказал, что с русскими легко работать, мол, одурачить их просто: наврал про светлое завтра — и вперед. А, чепуха все это! Чтоб их расшевелить, гением быть надо. Это ж сколько евреев и революционеров старалось, чтобы их раскачать! А они покачались, покачались, да опять к своему разбитому корыту потянулись — на покой. Кажется, все у них отнимешь, налог такой поставишь, что на спички не хватит, свет отключишь, воду перекроешь, крышу у дома снесешь — а им неплохо. Муж спивается, сын в тюрьме, продуктов в сельпо нет. А, ничего, говорят, обойдется. И верно, выпустят сына, муж из больницы выйдет, они и посидят на кухне, чайку попьют — и счастливы. Говорю вам ответственно: тормоз истории — это счастье бедняка.