Читать интересную книгу Дамаск - Ричард Бирд

Генри встал и, взяв пакетик с порошком, вытянул руку прямо перед собой, на уровне глаз. Глядя холодным, немигающим взглядом на пакетик с ядом, он произнес:

– Всем сидеть.

Лицо Спенсера отражалось в изогнутом стекле вазы для фруктов, где плавал Триггер. Вода то искажала, то распрямляла его отражение, а Спенсер так и не мог принять решение и начать действовать. Спасти ли Хейзл, женщину, которую он мечтал любить, полюбил, почти любил, любил ли он ее когда-нибудь? Он любит ее, он не любит ее. он любит не ее, он любит ее, но… Ошеломленный поведением безумного японца, который всерьез угрожал им всем каким-то целлофановым пакетиком, Спенсер не мог не надеяться, что нечто помешает осуществлению планов Генри Мицуи. Это будет самой лучшей развязкой. Итальянцы придут смотреть дом, или кто-нибудь еще заглянет на Хэллоуин с запоздавшим розыгрышем, например, парочка придурковатых подростков, которым родители запрещают выходить излома после 10 вечера. Потребуют открыть им дверь и сломают Генри Мицуи всю игру. Или, вполне возможно, Спенсер сам выкинет что-нибудь подобное.

– В этом пакетике – яд, – сказал Генри. – По-английски он называется «рицин», я сам приготовил его из касторовых семян.

– Мы знаем, что это такое и как его делать, – отреагировала Хейзл.

– А это сильный ял? – поинтересовалась Грэйс.

– Да, это очень сильнодействующий яд.

– Ты угрожаешь нам? – спросила Хейзл.

– А как мы узнаем, что это настоящий яд? – не унималась Грэйс. – Вдруг это подделка?

– Это яд, – повторил Генри. – Я сам его приготовил.

– Говорить можно, что угодно.

Генри надорвал пакетик и вытянул руку с ялом прямо перед собой, словно защищаясь. Хейзл подумала, что сейчас Генри Мицуи похож на мальчишку с игрушечным распятием в руке, который настолько заигрался в вампиров, что уже сам верит: оно его спасет. Спенсер сделан шаг к Генри.

– Хватит, – сказал Спенсер. – Тебе давно пора идти.

– Это настоящий яд, – сказан Генри. – Поверьте, я не шучу.

Спенсер нахмурил брови, гордо поднял голову и постарался принять воинственный вид. Вместо того, чтобы испугаться, Генри наклонился над столом и, нервно постукивая пальцем по пакетику с ядом, насыпал немного порошка на поверхность воды в вазе для фруктов. Триггер взмыл вверх под углом 90 градусов – туда, где любое беспокойство означало пищу. Уильям вскочил, опрокинув стул, схватил вазу с рыбкой и бросился к раковине. Грэйс кинулась за ним.

– Что случилось? – спросила она, пытаясь заглянуть ему через плечо.

– Ничего особенного, – ответил Уильям, неуклюже пытаясь слить воду из вазы, не выплеснув при этом рыбку. – Все нормально.

– Он отравился?

– Нет, с ним все в порядке.

– Яд действует не сразу. – успокоил их Генри.

Хейзл засмеялась. По правде говоря, чем больше она наблюдала за происходящим, тем смешнее ей становилось. Она села, откинулась на спинку стула и, сдерживая смех, сказала:

– Ты все неправильно делаешь. Если б ты хотел нас испугать, придумал бы что-нибудь получше. Твой яд не поможет. Это же не пистолет. Ядом так не пользуются, это секретное оружие, не так ли?

Генри высыпал содержимое пакетика в кружку с супом. Размешал яд ложкой.

– Это действительно не пистолет. Но пистолет мне и не нужен. Он взял кружку в руку, будто собираясь выпить ее. Хейзл перестала смеяться. Генри поднес кружку к губам.

– Это на самом деле яд, – сказал он. – Смертельная доза. Вы станете моей женой?

Сегодня первое ноября 1993 года, и где-то в Великобритании, в Нунитоне или Ньюкасле, в Истли или Хексэме, в Мидоубэнке или Кендале, в Лоуборо или Хэмел-Хэмпстеде Спенсеру Келли двадцать один год. Устав от провинциальной безысходности, он провозглашает себя независимой республикой. С сегодняшнего дня он больше не собирается слушаться отца, который если и может претендовать в ней на какую-то власть, то лишь на правах старшего. Отныне и навсегда Спенсер намеревается делать только то, что сам сочтет нужным. Для начала перестанет ходить работать на склад. Серьезность своих намерений стать актером он подтвердит, отправившись в Лондон искать работу официанта. Точка.

Отец возвращается домой к обеду и, застав Спенсера за сбором чемоданов, а точнее – спортивных сумок, орет на него и тащит в гостиную, подозревая у сына очередной ложный приступ самоопределения, который, как обычно, ничего не изменит. Он обращает внимание Спенсера на то, что объявив себя республикой, он еще не стал ею. В этом доме у него есть определенные обязанности, которые он должен беспрекословно исполнять.

– Республика провозглашена, – не сдается Спенсер. – Республика – это я.

Отец пытается убедить сына, что максимум, на который тот может претендовать, – это статус спорной территории.

– У тебя просто новая стадия взросления, – объясняет сыну отец. – Она скоро закончится.

Потом напоминает, что по понедельникам Спенсер обязан посещать исправительные работы, и даже туда он должен отпрашиваться у директора склада. Да он просто спятил, если собирается уезжать.

– Но тебе ведь разрешали отлучаться с работы.

– Я там работаю всю жизнь. А ты еще молод, Спенсер. И потом, как же твои планы на будущее? Тебе надо остепениться.

Отец уверен: все, на что Спенсер способен, – это «остепениться». Ему нужно найти самку, родить и воспитать ребенка. Если повезет (отец уверен, что сын уже созрел для отцовства), то его внук унаследует золотой ген, и из него вырастет настоящий спортсмен.

Спенсер начинает мычать «Рожденный под блуждающей звездой», что приводит отца в бешенство, и он грубо осведомляется, что же ему, придурку, нужно? Честно говоря, ему нужно все, чего у него нет, думает Спенсер. Он хочет того, о чем ему кричит реклама со страниц журналов: отдыхать на Мальте, или в Египте, или в Альгарве, носить костюм от «Армани» или от «Симпсона с Пикадилли», спать на подушке с именной вышивкой и участвовать в дебатах о доле дочерних компаний в качестве директора одной из них. Поэтому он должен уехать в Лондон и пойти туда, где происходят чудеса: на Бонд-стрит, на Портленд-сквер, на Брук-стрит или на Кингз-роуд. Естественно, ему придется избавиться от своего акцента, раз уж он собирается стать актером, но сделать это будет уже не так сложно – посетив все эти места. Как только по его произношению уже станет сложно определить его социальное происхождение, и после краткого, но славного периода борьбы за место под солнцем, он рассчитывает начать восхождение к вершинам славы, пройдя путь от официанта до актера, путь к совсем другой жизни.

Поэтому он не перестает заниматься самообразованием, привычный список книг и газет пополняется Библией. Отчасти он делает это в угоду матери, которую, наконец, пригласили на ежегодный торжественный обед «Женщина года», поощрив таким образом за работу с беженцами и местными католическими приходами. Мистер Келли цепляется за это событие, как за лучший повод для развода. Его бывшая жена скорее попрется на «Женщину года», чем проведет вечер в кругу семьи.

– Я думаю, так бывает всегда – приглашение получает тот, кто со всем соглашается, и идет туда, куда позовут, папа.

– Но не за счет семьи же?

Объяснять все это отцу слишком утомительно, и Спенсер уже начинает жалеть, что так часто читает газеты. Кстати, это еще одна причина, по которой он переходит на Библию, читая ее как учебник истории, дабы удостовериться в том. что в прежние времена людям тоже не хватало чудес и внезапных преображений. Как-то ночью ему вдруг открывается, что в ближайшие семь лет с ним произойдет чудо, и книжные знания тут ни при чем.

– Прекрати бормотать и послушай, наконец!

Спенсер перестает петь. Отец подошел к нему слишком близко, и Спенсер хочет отойти, но обнаруживает, что прижат к окну. Отец теряет самообладание, хоть и пытается изо всех сил вести себя благоразумно.

– Ты начитался газет, – говорит он. – Пора начать жить реальной жизнью. Ты не можешь уехать сейчас. Куда ты поедешь?

– Мне двадцать один год. Мужчина имеет право на выбор.

– А как же я, зачем я, по-твоему, всю жизнь горбатился?

– Чтобы я играл в футбол за «Тоттенхем Хотспур».

– Или за «Манчестер Юнайтид», или за «Саутгемптон», или за «Куин Парк Рейнджерз».

– Папа, давай смотреть правде в лицо. Я даже за «Уимблдон» никогда не буду играть.

– Ты хоть представляешь себе, сколько денег я в тебя вбухал? Скольким я жертвовал? Ты думаешь, почему я всегда брал отпуск в ноябре?

– Прости, папа. Но великий спортсмен из меня не выйдет.

– Это же лучшие твои годы, посмотри на себя. Ты уже должен жить на вилле с полем для гольфа, а я – лежать на солнце, задрав кверху ноги.

– Я попробую стать кем-нибудь еще. Но только не кладовщиком.

Спенсер думает не только о Лондоне и кинопремьерах. Он думает и о Хейзл тоже, и о том, что у него заканчиваются монеты, и они вынуждены меньше разговаривать, потому что ни он. ни она, больше не занимаются воровством. Когда он встретит ее (а он тогда уже будет звездой), они сразу займутся любовью. Это будет так естественно, ведь они уже сказали друг другу все, что хотели.