Читать интересную книгу Люся, стоп! - Людмила Гурченко

Если вдуматься, припомнить, то это точно так.

Вечная любовь! Жить, чтобы любить!До слепоты! И до последних дней…

Кто этого не хочет? «Вот и осуществим эту мысль», - сказал Сережа. И мы приступили к записи «Грустной пластинки». Перебрали много песен разных лет. Лета разные. Но ни революция, ни война, ни застой, ни перестройка — ничто не изменило страстей. Даже наоборот. Вокруг все так перевернулось, что настала пора заглянуть внутрь себя. Что моя душа переживает? Чего хочет? Как там у нее с любовью, со страстями? Вот про страсти, про вечную любовь, про волшебство любви мы и записали песни.

С пианистом Михаилом Окунем знакомы были давно. Тогда, давно, на записи песни «Пять минут тому назад» из кинофильма «Аплодисменты» так интересно было с ним работать. Вот бы еще раз повстречаться. Ну, вот и повстречались. Миша Окунь человек с редким тонким вкусом. Ни одна малейшая неточность, погрешность, фальшивиночка у музыкантов и у солиста не проскочит. Услышит, остановит, все заново еще и еще раз прорепетирует. Очень, очень интересно работать с Михаилом Моисеевичем Окунем. А среди музыкантов у него кличка Михаил Беспощадный. Беспощадно, но точно. Угодить его требованиям не просто. Поэтому и интересно. И я, как бобик, его слушаю. Потому что это талантливо.

Много было приятных слов по поводу этого диска. Его отметили музыканты и «тонкачи». И мы были счастливы. Сделали телеверсию этой «Грустной пластинки». Но вот одно суждение такое, после которого я поняла, что именно для этого я и записывала эти песни.

Есть у нас друг в Сибири. Очень умный, добрый и деликатный человек. Саша Адливанкин. Он часто бывает в Москве. И мы подарили ему этот диск.

«Ну, ребята, вы попали! Понимаете, за день так вымотаюсь на работе. Еду домой, дрожь в теле, сейчас сорвусь на жене, на детях. Знаю, что они меня ждут, любят. А сам дергаюсь, мысли в голове крутятся. Ну, нельзя же так, думаю. Ну что? Выпить стакан водки? Нет, не дело. Рано вставать. Сунул вашу «Грустную пластинку» в CD-плеер, еду и слушаю. Уже дом рядом, а я слушаю. Объехал раз пять свой дом. Нет, так не пойду к жене, к детям. Заехал в магазин, жене купил цветы, детям купил конфет, кока-колу — они любят. Пришел домой — спокойный, нормальный. Жена довольна, дети счастливы. Папа им праздник сделал».

С Сашей мы познакомились на гастролях. Посидели за одним столом и подружились. За столом было много людей. А подружились мы с ним. Сашу интересовали неординарные моменты в нашей работе. Как мы выживаем в новом времени? Когда было легче: «до» или «после»? Его интересовало то, о чем люди в кинотеатрах не думают. Они смотрят на экран, это естественно. А как и где искать деньги, чтобы поставить спектакль или фильм? Это вопросы совершенно нового перестроечного времени. С той встречи он иногда, ничего не спрашивая, когда у него бывала возможность, тихо и деликатно подставлял свое «плечо». И всегда вовремя. Как настоящий друг.

Интересно. В Америке, на Новый год, подошли ко мне джазовые музыканты: «Передайте привет Мише Окуню, Игорю Кантюкову, Стасу Григорьеву. Это наши друзья, работали вместе. Рябого не знаем, он, наверное, молодой. Знаете, в этом диске мы открыли Вас». А мои поклонники купили диск со мной, а открыли Михаила Окуня и его музыкантов. Интересно все. И многие, кому нравится то, что в моде сегодня, со временем обязательно повернутся к мысли. К мелодии. Ну а ритмы — это движение жизни. «Ритмы всякие нужны, ритмы всякие важны». Придет такое время. Терпение.

Нас с Сережей очень соединила работа. «Люблю», «Грустная пластинка». Все чаще и чаще мы возвращались к идее создать музыкальный спектакль. Но об этом в следующий раз.

Глава четырнадцатая. Привет, Бродвей!

Иду по Нью-Йорку и плачу. Вокруг круговерть. Вокруг суматоха, суета. Вокруг волны разноязычности и разноголосицы. Вокруг черные и коричневые, желтые с раскосыми глазами и альбиносы «с лицами СС», каких я помню с детства. Люди разные-преразные. В ушах шум и гам бескрайнего города с четкими «стритами» и «авеню».

Мне сорок четыре года. Ноябрь. Скорпион. Мой месяц. С самого первого того американского фильма детства «Springtime» жизнь здесь, в Америке, представлялась пленительной и сказочной. Как воздушные голубые грезы. Ничего подобного. Все реально, грубо, зримо. Плачу светло, тихо, не горько. Плачу сама себе. Рядом наш сопровождающий Артур. Он, конечно, ни слова на русском. Русских вообще так близко видит впервые.

Наша делегация советских кинематографистов месяц будет ездить по городам США. Неделя советского кино. Только что мы посмотрели мюзикл. Первый мюзикл, который я увидела на Бродвее. Иду и тихо сама себе плачу. Почему? Жизнь моя для этого жанра прошла. Совсем прошла. Поздно. Все уже поздно. А ведь именно для того, чтобы играть в этом жанре, я и приехала из Харькова в Москву в Институт кинематографии. О драматических ролях я никогда не мечтала. Музыкальный фильм был мой идеал, мечта моей жизни. А сейчас, здесь, на этих перенасыщенных многолюдных улицах, я особенно четко услышала, как всколыхнулся в моей душе разрыв между идеалом и реальной жизнью. Оттого я еще больше чувствовала дисгармонию и грусть.

На Бродвее в театрах нет гардеробов. Тут театр начинается не с вешалки, а прямо с первых аккордов и первых реплик. Свои пальто зрители держат на коленях или на спинках кресел. Не по-нашему. Непривычно. После спектакля в гардероб нет очереди. Сразу все выходят на улицу. Тоже не по-нашему. Тоже непривычно.

Мюзикл «Im miss be haven». Начинался тот спектакль с того, что на сцену выезжало старое, чуть расстроенное пианино. За инструментом сидел седой черный музыкант и играл знакомую мелодию. Зал его приветствовал аплодисментами. Я эту тему тоже знаю. Только не знала, что она из этого мюзикла. Играл музыкант эту мелодию в блюзе. А в записях она звучит так резво. Интересно. Я прямо подскочила на кресле. Он играл в манере Эрла Гарднера, когда левая рука чуть отстает от правой. Это был 1979 год. Это тот отрезок жизни, когда мы только-только начали вливаться в общий мир из нашей отдельно взятой страны. Мы слушали только пластинки. А как трудно было их достать. А тут, вот, всё живьем.

В спектакле, то есть в мюзикле, три героини. Три женщины. Тоже черные. Одна — очень большая, с большим бюстом. Вторая — средних, вполне приятных размеров, таких, которые нравятся всем мужчинам. А особенно тем, которые говорят, что любят стройных. А третья… Третью даже стройной не назовешь. А как? Кожа да кости? Тогда она не героиня. Наверное, ей больше всего подходят эпитеты, которыми меня папа с любовью осыпал в детстве: «штрычка», «сухобздеечка». Наверное, точнее не скажешь. И еще двое черных мужчин, которые роскошно двигались и неплохо пели. А женщины роскошно пели и неплохо двигались. Эти шесть артистов и разыграли спектакль. Декорация простая. Угол улицы, два фонаря и пианино. Все. Между незатейливыми бытовыми сценками актеры пели известные мелодии. Зал подпевал им с упоением. Американцы вели себя как дети на наших новогодних утренниках. Невольно поддаешься этому наивному азарту. И я пела вместе с залом. Я знала почти все, что неслось со сцены. Наш сопровождающий Артур смотрел на меня с таким большим знаком вопроса. Да, наверное, со всеми тремя знаками. Откуда эта советская артистка все знает? Ведь она только один день в Нью-Йорке. А он, сам американец, половины этих мелодий не знает. Потом мы много с ним объяснялись на самые разные темы.