— Он хотел отрубить вам руку за кусок колбасы? — ужаснулась она.
— Ну, в тот день это была колбаса. Накануне ветчина, за день до этого мясо. Я каждый день наведывался в его лавку, так что это было неизбежно. Хотите — верьте, хотите — нет, но я еще легко отделался. Думаю, он охотно оторвал бы мне голову. Вы должны понимать его чувства, — сказал он, криво улыбнувшись.
Эймиас говорил беспечным, слегка ироничным тоном, словно они беседовали в светском салоне в окружении толпы людей. Эмбер понимала, что он делает это, чтобы успокоить ее. Но они были одни ночью на этой постели, где чуть было не занялись любовью, и она не могла избавиться от чувства смущения и стыда.
— Я жил на улице, полностью предоставленный самому себе, — продолжил он. — Незадолго до этого я сбежал из приюта для найденышей. В сущности, там было неплохо, нас кормили и обучали грамоте, слову Божьему и кое-каким манерам. Это был единственный дом, который я знал, и нас не били, когда мы того не заслуживали. Но я не хотел оказаться в работном доме, что ожидало таких, как я, в недалеком будущем. Я слышал, что сбежать из работного дома гораздо труднее, поэтому не стал дожидаться, когда меня отправят туда. Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь решал мою судьбу. — Он пожал плечами. — Наверное, они обучили меня слишком многому. Но никто не научил меня, как выжить на улице без чьей-либо помощи. Несколько дней я голодал. В Лондоне полно бездомных мальчишек, которые яростно конкурируют за еду. Я находил обрезки в переулке за лавкой мясника, и они притягивали меня так же, как крыс. Собственно, именно крыса, проскользнувшая в лавку, подала мне идею. Я нашел щель в стене за мусорной кучей. Она оказалась достаточно широкой, чтобы в нее мог пролезть ребенок. Я решил воспользоваться этой лазейкой, если не добуду ничего съестного в течение дня. Потом я обнаружил, что могу свернуться и спать в этом крохотном пространстве, в относительной безопасности от крыс и других мальчишек, да и еще таскать по ночам еду. Целую неделю я жил в этой щели в переулке за мясной лавкой и считал себя очень умным. Но я оказался недостаточно умен, чтобы не попасться, потому, что не знал простой истины: вор не должен возвращаться туда, где уже совершил кражу. Так что мясник, в конечном счете, выследил меня. После того как я убежал от него, мне посчастливилось встретить мальчишку, такого же уличного оборванца, который проявил интерес к моему плачевному состоянию. Я обмотал руку тряпкой, но не мог скрыть кровь, струившуюся из раны. Признаться, я боялся размотать повязку, потому что не хотел знать, чего лишился, — добавил Эймиас. На его лице не отразилось никаких чувств, кроме ироничного сожаления, но Эмбер пришла в такой ужас от его исповеди, что забыла о пережитом стыде. — Он помог мне, — продолжил Эймиас, — и познакомил с шайкой юных беспризорников, с которыми он делил кров и добычу. Мы держались вместе, Даффи и я. Кончилось тем, что мы оба попали в Ньюгейт и были сосланы в Австралию. Мы до сих пор дружим и считаем себя братьями. Он научил меня доброте, а его шайка — выживанию. От них я узнал все воровские приемы и трюки, которые по силам ребенку.
Он улыбнулся при виде ее озадаченного выражения.
— Я имею в виду всякие хитрые способы отвлекать людей и обчищать их карманы или проскальзывать в окна домов, когда домочадцы спят или находятся в отъезде. Мои юные наставники научили меня, как срезать кошельки и по каким улочкам спасаться бегством. Это, кстати, очень важно. На широких прямых улицах практически нет шансов убежать от взрослого мужчины, зато на узких и извилистых все преимущества на стороне юрких мальчишек. — Он пожал плечами. — Я научился множеству полезных, но, увы, незаконных вещей. Они позволяли мне набивать желудок, но не кошелек, потому что мне приходилось делиться добычей с остальными членами шайки. К тому же воровал я понемногу из страха быть пойманным с поличным. Видите ли, слишком большой улов грозил виселицей. Учитывая мое занятие, я несколько раз попадал в тюрьму, но, поскольку я всегда знал меру, наказание было умеренным. Случалось, меня били, бывали и другие опасные моменты, но из каждой ситуации я выходил чуточку мудрее. Я даже научился выдавать себя за отпрыска джентльмена благодаря способностям к подражанию.
Произнося последнюю фразу, Эймиас так изменил голос и интонацию, что Эмбер улыбнулась.
Но его голос и выражение лица снова изменились, когда он с бесстрастным видом добавил:
— А затем я случайно вытащил у какого-то типа целый фунт и был схвачен с добычей в руках.
Эймиас помолчал, задумчиво созерцая свою покалеченную руку.
— Двумя пальцами можно очень ловко обчистить карман, — сказал он, демонстрируя большой и указательный пальцы, сжатые вместе. — А если маленький калека попадется, он может утверждать, что просто не в состоянии этого сделать. Затем он начинает взывать к жалости, что порой приносит ему пару монет. Однако это не спасет его, если он пойман с поличным и нет никого, кто встал бы на его защиту. Как бы там ни было, — деловито продолжил Эймиас, — я более не нуждаюсь в подаянии и сочувствии. Так что немного набивки в нужных местах и… — Он снова натянул перчатку и поднял руку, казавшуюся абсолютно целой. — Вуаля, как говорят французы. У меня опять нормальная рука. — Он усмехнулся. — Во всяком случае, я могу есть, скакать верхом, танцевать с дамами, и никто никогда не догадается, что я скрываю, если только я не пожелаю заняться любовью… Его улыбка увяла.
— Эмбер, — тихо произнес он, — простите меня. Вы предложили мне свое сочувствие. Я попытался получить больше.
Эмбер растерянно моргнула. Его ужасная история заставила ее забыть о собственном непростительном поведении. Но теперь она все вспомнила.
— Я вела себя ужасно, — сказала она. — В сущности, я благодарна вам за то, что вы остановились. Не сделай вы этого, я бы погибла. — Ее лицо побледнело, но она вздернула подбородок и храбро продолжила: — Мне очень стыдно, и я хочу, чтобы вы знали, что я никогда раньше не делала ничего подобного. Я понимаю, что так может сказать каждый, кто совершил плохой поступок, но в моем случае это правда. Можете спросить любого… Впрочем, вряд ли это возможно, но это правда.
Эймиас накрыл ее руки своими. В его голосе звучала печаль, такая же глубокая, как и сочувствие, светившееся в его глазах.
— Не вините себя. Видите ли, я достаточно опытен в постели, чтобы понять, что у вас нет никакого опыта. Я вовсе не хочу сказать, что вы не были восхитительны, — поспешно сказал он. — Нет, вы были более чем восхитительны, вы… — Он осекся, увидев, что она снова отвернулась. — Я опять забылся. Это не комплимент для порядочной женщины, не так ли? Вам придется снова простить меня. Как я уже сказал, я привык иметь дело с особами совсем другого сорта.