Вскоре после того, как миссис Пенденнис и маленькая Лора покинули столовую, майор, зевая, тоже поднялся с места.
Надобно сказать, что Артур, очень гордившийся тем, что распоряжается ключами от погреба, и вовремя вспомнивший, что ему, возможно, и не доведется больше до отъезда обедать со своим другом Сморком, не поскупился ради такого случая на кларет, и когда старшие и маленькая Лора удалились, молодые люди приналегли на вино.
Не прошло и получаса, как одна бутылка испустила дух, а во второй осталось меньше половины: Пен, разразившись сатанинским смехом, залпом выпил бокал за женское непостоянство и заметил с издевкой, что вино — вот это верная любовница, оно-то никогда не даст мужчине отставку.
Сморк кротко возразил, что бывают и другие женщины — преданные и нежные; возведя глаза к потолку с таким глубоким вздохом, словно взывал к дорогому существу, которого даже имени не смел произнести, он осушил свой бокал, и розовый напиток проступил румянцем у него на щеках.
Пен стал читать нараспев стихи, которые сочинил в то утро и в которых сообщал самому себе, что женщина, презревшая его страсть, не могла быть ее достойна; что безумная любовь его остыла, а раз так, то все минувшее ему, разумеется, постыло и ничто на свете не мило; что имя, некогда гремевшее в этих краях, возможно, и вновь прославится; и хотя он никогда уже не будет тем счастливым и беззаботным ребенком, каким был всего несколько месяцев тому назад, и сердце его никогда не забудет, как оно загорелось любовью, а потом от горя чуть не изошло кровью, хотя ему теперь все равно — жить или умереть, и он не колеблясь расстался бы с жизнью, когда бы не единственное существо, чье счастье зависит от его счастья, — однако он надеется показать себя достойным звания человека, и когда-нибудь неверная обманщица узнает, какое благородное сердце, какое бесценное сокровище она отринула. Пен, как мы уже сказали, читал эти стихи своим звучным, приятным голосом, дрожавшим от волнения. Он всегда легко возбуждался, а будучи возбужден, заливался краской, и его честные синие глаза выражали чувства столь искренние и благородные, что если бы у мисс Костиган было сердце, оно не могло бы не растаять; остается только предположить, что она и вправду была недостойна той любви, которой Пен так щедро дарил ее.
Чувствительный Сморк заразился волнением своего юного друга. Он сжал Пену руку над блюдами с десертом и пустыми бокалами. Он сказал, что стихи превосходны, что Пен — поэт, великий поэт и, если будет на то божье соизволение, сделает блестящую карьеру.
— Живите и здравствуйте, дорогой Артур! — воскликнул он. — Раны, от которых вы ныне страдаете, заживут, и самое ваше горе очистит и укрепит ваше сердце. Я всегда пророчил вам великолепную будущность, стоит вам только исправить некоторые недостатки и слабости, вам присущие. Но вы их преодолеете, мой дорогой, непременно преодолеете, а когда вы достигнете известности и славы, вспомните ли вы старого своего наставника и счастливые дни своей юности?
Пен поклялся, что вспомнит, и руки их снова встретились над бокалами и абрикосами.
— Я никогда не забуду вашу доброту, Сморк, — сказал Пен. — Не знаю, что бы я без вас делал. Вы — мой лучший друг.
— Это правда, Артур? — спросил Сморк, глядя сквозь очки, и сердце его так застучало, что, кажется, Пен должен был слышать каждый удар.
— Мой лучший друг, мой друг до гроба, — сказал Пен. — Ваше здоровье, старина. — И он осушил последний бокал из второй бутылки знаменитого вина, которое хранил его отец, которое купил его дядюшка, которое вывез в Англию лорд Левант и которое теперь, как равнодушная рабыня, услаждало нынешнего своего господина и владельца.
— Разопьем-ка еще бутылочку, старина, — сказал Пен. — Ей-богу. Ура! Пей до дна! Дядюшка мне рассказывал, что Шеридан на его глазах выпил у Брукса пять бутылок, да еще бутылку мараскина. Он говорит, что это лучшее вино во всей Англии. Да так оно и есть, клянусь честью. Где еще сыщешь такое? Nunc vino pellite curas — cras ingens interabimus aequor [26] наливайте, друг мой Сморк, вреда не будет, хоть целую бочку выпейте. — И мистер Пен затянул застольную песню из "Фрейшица". Окна столовой были отворены, и Элен Пенденнис прохаживалась но лужайке, пока маленькая Лора любовалась закатом. Свежий, звонкий голос Пена достиг ушей вдовы. Она порадовалась, что сын ее весел.
— Вы… вы слишком много пьете, Артур, — робко произнес мистер Сморк. Вы не в меру возбуждены.
— Нет, — сказал Пен. — Похмелье бывает не от вина, а от женщин. Наливайте, дружище, и выпьем… слышите, Сморк, выпьем за нее… за _вашу_ нее, не за мою… я-то по своей больше не тоскую ни капли… ни чуточки… ни вот столько, клянусь вам. Расскажите про вашу красавицу, Сморк, я уже давно вижу, как вы но ной вздыхаете.
— Ах! — простонал Сморк, н его батистовая манишка и блестящие запонки приподнялись от силы чувства, волновавшего истерзанную грудь.
— Боже мой, какой вздох! — вскричал Пен, совсем развеселившись. Наливайте, дорогой мой, и пейте. Раз я предложил тост — надобно пить. Какой же джентльмен отказывается пить за даму? Будьте счастливы, старина, и пусть она поскорее переменит фамилию.
— Это вы говорите. Артур? — вопросил Сморк, весь дрожа. — Вы в самом деле ото говорите?
— Ну конечно, говорю. За здоровье будущей миссис Сморк — до дна. Гип, гип, ура!
Сморк чуть не подавился, глотая вино, а Пен, размахивая бокалом, так раскричался, что его матушка и Лора не знали, что и думать, а опекун, успевший задремать в гостиной над газетой, вздрогнул и проворчал: "Слишком много пьет мальчишка". Сморк отставил бокал.
— Я верю в это предзнаменование, — пролепетал он, красный как рак. — О дорогой мой Артур, вы… вы ее знаете.
— Как, Майра Портмен? Поздравляю… талия у нее, правда, необъятная, но все же… поздравляю, дружище!
— Ах, Артур! — снова простонал священник и умолк, поникнув головой.
— Прошу прощенья… не хотел вас обидеть… но талия у ней, вы же сами знаете… необъятная, — не унимался Пен: как видно, третья бутылка начала оказывать свое действие.
— Это не мисс Портмен, — замирающим голосом сказал Сморк.
— Значит, кто-нибудь в Чаттерисе? Или в Клепеме?.. Или здесь у нас? Уж не старуха ли Пайбус? О мисс Ролт с фабрики и я мысли не допускаю — ей всего четырнадцать лет.
— Она старше меня, Пен! — воскликнул Сморк и, вскинув глаза на друга, затем виновато опустил их долу.
Пен расхохотался.
— Это мадам Фрибсби, честное слово! Мадам Фриб, клянусь бессмертными богами!
Сморк не выдержал.
— О Пен! — вскричал он. — Неужели вы думаете, что какая-нибудь из этих более чем обыденных женщин, вами названных, могла задеть мое сердце, когда я был удостоен изо дня в день созерцать совершенство! Пусть я безумен, пусть я греховно честолюбив, пусть я слишком возомнил о себе, но уже два года сердце мое хранит один образ, не знает иного кумира. Разве я не люблю вас, как сына, Артур?.. Скажите, разве Чарльз Сморк не любит вас, как сына?
— Ну конечно, старина, вы всегда были ко мне очень добры, — отвечал Пен, хотя сам питал к своему наставнику отнюдь не сыновние чувства.
— Признаюсь, — очертя голову продолжал Сморк, — в средствах я пока ограничен, и моя матушка не так щедра, как мне бы хотелось, но с ее смертью все ее достояние перейдет ко мне. А ежели она узнает, что я женюсь на женщине родовитой и обеспеченной, она расщедрится, непременно расщедрится. Все, что я имею и что унаследую… а это составит не менее пятисот фунтов в год… все будет принадлежать ей, а… а после моей смерти и вам… то есть…
— Что вы городите, черт возьми? — крикнул Пен, вне себя от изумления. Какое мне дело до ваших денег?
— Артур, Артур! — исступленно возопил Сморк. — Вы назвали меня своим лучшим другом. Позвольте же мне быть для вас больше, чем другом. Неужели вам не ясно, что ангел, которого я люблю… самая чистая, самая прекрасная из женщин… что это не кто иной, как… как несравненная ваша матушка?
— Матушка? — вскричал Артур, вскакивая с места и сразу протрезвившись. — Черт вас возьми, Сморк, вы с ума сошли, да она лет на восемь вас старше!
— А _вас_ это разве смутило? — жалобно возразил Сморк, намекая, разумеется, на зрелую пассию самого Пена. Юноша понял намек и густо покраснел.
— Это совсем разные вещи, Сморк, и сравнения здесь неуместны. Мужчине позволительно забыть о своем звании и возвысить до себя любую женщину; но тут, осмелюсь сказать, дело иного рода.
— Как мне вас понимать, милый Артур? — печально вопросил священник, чувствуя, что сейчас услышит свой приговор.
— Понимать? А вот так и понимать. Мой наставник — повторяю, _мой наставник_ — не имеет права просить руки леди, занимающей такое положение в обществе, как моя мать. Это злоупотребление доверием. Это вольность с вашей стороны, Сморк. Вот как это надобно понимать.