Девочку бабушка звала Ника, а по правде ее звали Нина. Ника было гораздо красивее.
А в метриках записано: "Деньгина Нина Аполлоновна, родилась 9 мая 1933 года. Место рождения: СССР, г. Москва. Родители: отец - Деньгин Аполлон Парфенович, мать - Деньгина Зинаида Павловна".
А еще у меня бабушка, Ростовцева Александра Федоровна, шептали холодные губы.
Валенки то вминались в мягкий снег, то скользили по черной чугунной наледи. Девочка шла знакомым путем - широкими и узкими улицами, к самой прекрасной на земле Красной Площади. Уже доносился грохот - это подходили к площади танки; Ника убыстрила шаг. Нельзя опоздать. Она бабушке обещала.
Красная площадь нежданно ударила из-за поворота черно-белым, слепящим квадратом. Ника заслонила лицо рукой. Из-под руки глядела: четко и дружно впечатывая сапоги в заметенную снегом брусчатку, шли солдаты, и за плечами у них, на спинах болтались вещмешки. "На фронт отсюда уйдут", - поняла девочка, и сердце у нее поднялось из груди вверх и забилось в горле.
Гуще, неистовее повалил снег. Девочка на миг ослепла от снега. Она, осторожно, по-балетному перебирая ногами, вышла на площадь, и это мимо нее, незаметной и маленькой, шли сначала курсанты-артиллеристы, высоко вздергивая носки сапог. Девочка дышала снегом и холодом, и от холода склеивались ноздри. Она потерла нос варежкой. Поднимался и креп ветер, и на ветру радостно, пожаром, развевались знамена, и в сиротской белизне метели жарко сверкали тяжелые золотые кисти, что свешивались с древка.
Девочке в уши вдунул веселую мелодию духовой оркестр. Грянули, бацнули друг об дружку медные тарелки. Оглушительно задудели трубы. Толпился и прибывал народ, обнимая серебряную сковороду площади. Восемь утра, а пол-Москвы тут. Глаза девочки восторженно глядели на зимние формы войск. Она не знала, чем артиллеристы отличаются от пехотинцев, пехотинцы - от зенитчиков, зато вот моряков она сразу узнала - по бескозыркам.
"Чайка смело пролетела над седой волной..." Марш, гремевший извне, задавил нежную песню из любимого кинофильма. Оркестр звенел и грохотал. Посреди снега, льда и смерти шла жизнь, и она уходила на фронт. Парни чеканили шаг: кто улыбался, кто плотно сжимал губы и зубы. Девочке захотелось уйти вместе с ними. И она подалась, потянулась вперед.
Ножки в валенках переступили на снегу. Метель била по щекам. Она сняла варежку и вытерла щеки, как от слез, голой ладонью.
Во все глаза Ника глядела на красный мясной мрамор Мавзолея - там, на трибуне, их вождь, их полководец. Товарищ Сталин, вот она видит в метели его доброе широкое лицо, его пышные усы! Он улыбается и машет ей, ей рукой!
На самом деле вождь стоял далеко, и лицо его было в слепых вихрениях снега неразличимо. Рядом со Сталиным навытяжку стояли люди. Военные? Штатские? Девочке было все равно. Это были взрослые люди, и они играли в свою игру. Только война не была игрой. Она касалась их всех. Людей, зверей, птиц. Детей.
Товарищ Сталин сказал - враг не возьмет Москву. Никогда. Что он скажет сейчас?
Ника напрягла шею, выпрастывая ее из шали и шарфов. Площадь перед ней заслонили люди - они все подходили и подходили, и девочка путалась у них под ногами, ее отталкивали, затирали, ей отдавливали сапогами и башмаками ноги, и подшитые свиной кожей валеночки все скользили и скользили по наледи, и все стреляла и стреляла в лицо белая дробь пороши. Как увидеть? Как запомнить? Она же не видит ничего!
Девочка, как собачка, стала юрко, скользко, деликатно пробираться ближе, ближе к брусчатке, по которой шли солдаты, ныряя между расставленных широко ног, проскальзывая под шинелями и ватниками, протискиваясь между широких обтрепанных брючин и модных довоенных каракулевых шуб. Снег лупил наотмашь, метель разъярялась. По краю площади, как по ободу замерзшего черного озера, шел молодой солдат с винтовкой наперевес.
Девочка выкатилась мохнатым колобком чуть не под ноги марширующим, и солдат этот, почуяв девчонку рядом, как зверька, внезапно и резко обернул голову - и глаза ребенка натолкнулись, наткнулись на глаза рослого парня в теплой армейской ушанке, с торчащими из-под синего цигейкового меха белыми, сивыми бритыми висками.
Светлые ледяные глаза парня все мгновенно схватили - и запомнили: и шаль крест-накрест, и козий белый шарфик, выбившийся из-под воротника, и валенки-утюжки; и эти светлые, небесные глаза - две незабудки, два цветка.
И не крикнуть ничего. И даже не подмигнуть. Не остановиться.
Шаг. Чеканный шаг. Печатать шаг. Ать-два, ать-два.
А девчонка смотрит. Глаз не отрывает.
Ника впилась в парня глазами - сердце из глотки опять вкатилось под ребра, и она стала слышать его громкий стук и гул. Музыка медно, железно лязгала, истошно кричала. Музыка превращалась из меди в огонь, из огня - в хруст льда и молчанье снега. Девочка отводила снег от лица, как свадебную фату. Разворачивала белую пеленку метели, чтобы схватить и прижать к сердцу ребенка. Война навсегда оставит тебя девочкой, девочка, знаешь?! Не мечтай ни о чем. Слушай рев оркестра. Гляди на героев. Они уходят тебя защищать, и бабушку твою.
Из репродуктора гремел над площадью голос:
- Враг рас-считывал на то, што после перваго жи удара наша армия будит рас-сэяна, наша страна будит па-ставлена на ка-лени. Но враг жэстока пра-считался! Нэсматря на врэменные неуспэхи, наша армия и наш флот геройски ат-бивают атаки врага на пратяжэнии всэго фронта!
Девочка уже видела спину солдата. Он шел, чеканя воинский, строгий шаг, и под подошвами его сапог плавился снег. "Оглянись!"- просила она всей душой, и парень, быстро и резко, будто равнялся в строю, повернул голову и еще раз поглядел на девочку через плечо.
Глаза ударили. Глаза пронзили. Глаза оттолкнули и вобрали. Глаза поклялись. Глаза засмеялись. Глаза заплакали. Глаза крепко выругались. Глаза обняли. Глаза поцеловали. Глаза родились. Глаза умерли. Глаза запомнили. Глаза забыли.
И только затылок в туго напяленной на башку ушанке, мал размер, да придется терпеть, какой уж выдали, качался в хлещущих белых веревках, в молочных потоках метелицы уже за полшага, уже за десять шагов, уже впереди, уже еле видать, уже таял, уже заслонялся другими солдатскими головами в ушанках и касках, штыками винтовок, - а вот уже и конница пошла, уже зацокали атласные кони по мостовой - тут людей кормить нечем, да как же нам, советским людям, военных-то коней-то прокормить?! ах, красавцы! - и тащили кони тачанки, и грозно торчали из белой живой пелены пулеметные стволы, - люди показывали людям искусство смерти, резцы и кисти, пилы и молотки смерти показывали люди людям: вот, глядите, какие мы бравые, как много у нас хорошего и славного оружия, да разобьем мы врага в пух, косточки от него куриной не оставим! - и наплывал, катился из клубящихся серых туч страшный, подземный гул: танки шли, и девочка сжалась, подняла под шубкой плечи, крепко прижала к животу руки в поярковых варежках - она знала, что танк наедет - раздавит гусеницами в красную лепешку, не успеешь оглянуться, - и заливал гул горячим свинцом уши, и кричали люди: ура-а-а-а! - и качались, взрывались алым, золотым огнем знамена в руках у знаменосцев в строю, и, когда один танк вдруг забуксовал, из толпы ринулись люди - толкать тягач, не дать параду остановиться!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});