отеля МЕРЛИН. На минуту я страстно поверил в это. Потому что нечто подобное я видел там на главной улице возле отеля. И даже китаец, кажется, брат покойного, был тот же зареванный толстяк в белом, который бежал мелкими шажками. Теперь я понял, идут они здесь – сейчас, а выскочат там – тогда, иначе куда им деваться? Только бы успеть с ними!
Но когда я свернул, пустой переулок стекал асфальтом вниз. Процессия бесследно растворилась. Впереди одинокий китаец в черных очках прогуливал свою пушистую собаку. Я хотел спросить, но он посмотрел на меня своими черными окнами. Может быть, он здесь просто живет. Как и другие иностранцы. Живет – и прогуливает.
Скорее всего, он ее откармливает – и съест. В мозгу запрыгало: «Съест! Съест!» Я уже видел золотой купол церковки на Большой Никитской у консерватории. Я почти бежал рысью, как тот китаец за гробом, я знал наверняка: они еще здесь. Я скакал галопом. Они уходили от меня.
Когда я выбежал на поперечную улицу и очутился перед вальяжно дирижирующей бронзой – рука, удлиненная палочкой, доставала, казалось, до другого края света, – я понял, кто командовал всеми этими китайцами и обманывал меня Сингапуром.
Я только злобно хмыкнул, я же не «бедный Евгений» и не буду спорить с этим истуканом. Не Петр и не Петр Ильич, у него даже имени нет. Наваяли в бетонное время – в угоду начальству – от страха – всех одинаковых, что Гоголей, что Кропоткиных, вот они и правят бал.
Пустота в литой бронзе – любые тайные силы поселиться могут. Прилетели с Индийского океана, с острова Пинанга, например. Как им расхаживать по столице? В виде сиамских кошек куда ни шло, а если шестирукие демоны? Недра иного памятника не хуже отеля. Виктор Гюго. «Отверженные».
Сколько пустых идолов по Москве для темных сил нашим веком приготовлено. А те, что лежат бронзовыми бревнами в траве возле Центрального дома художников, еще страшней.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Пришел ко мне человек со слоновьим хоботом и говорил гундосо.
Я когда открыл дверь, просто не поверил своим глазам: стоит на лестничной площадке прилично одетый, в плаще, какой галстук – не заметил: хобот впереди болтался, но галстук был.
– Я вам звонил. У меня поручение к вам, господин Сперанский.
Особенно «господин» – гнусаво и невнятно – в нос, в хобот, я бы сказал, по-японски, если бы был в этом уверен. Я сразу понял (сердце екнуло) – от Тамары. Значит, она мне не приснилась. Был Сингапур, был.
– Да, да, очень приятно познакомиться. Проходите. Пожалуйста, – делаю вид, что не замечаю, что это обыкновенно, чтобы впереди хобот висел.
– А мне, говорит, как приятно, просто выразить вам не умею.
Снял он плащ. Достал большой платок и – громко и гулко высморкался в хобот. Как в трубу.
– Климат в России неблагоприятен, весьма. Простите, может быть, я не так сказал…
– Что вы! Вы отлично говорите по-русски.
– Это вы из любезности. Все так говорят, – а сам выкладывает на стол большой плотный конверт, на котором почерком Тамары написаны адрес и моя фамилия. – Вот вам конверт, господин Сперанский. Можете звать меня Элеф. Не Алеф, а Элеф.
– Спасибо, спасибо, – говорю, – господин Элеф, не стоило беспокоиться.
– Нет, извините меня, господин Сперанский, стоило беспокоиться, – и достает из кармана маленькую пеструю коробочку, перевязанную золотой ленточкой.
– Спасибо, спасибо.
– Пожалуйста, пожалуйста, – серые веки, и хобот скромно опустил, ждет, когда я коробочку распакую и письмо прочту. И что при этом воскликну.
А я ничего этого делать не спешу. Наоборот, верчу коробочку в руках и расспрашиваю:
– Как она там?
– Очень хорошо. Travel – путешествует, по-вашему, по-русски.
– По монастырям с белой миской?
– И по монастырям.
– Как же она живет? Неужели милостыней?
– На Востоке короли с мисками тоже ходят. Для спасения души, так у вас говорят? Рама Пятый ходил. И последний принц – тоже.
– Кто-нибудь о ней заботится? Помогает?
– Мы о ней заботимся. И помогаем.
– Кто это вы, простите?
– По-китайски это не сложно, господин Сперанский. На русский тоже можно перевести: Общество Учеников Будды Тринадцатых После Свиньи.
– Как же это все понимать?
– Вы знаете, господин Сперанский, в свое время, когда Будда ходил по земле, поклониться ему пришли разные звери. Первой пришла Мышь, затем – Бык, Тигр, и так далее, последней пришла Свинья. Всего 12.
– Знаю, – говорю, – я сам в год Дракона родился.
– Вы – мифическое существо, господин Сперанский.
– Но почему все же «После Свиньи»?
– А после Свиньи был еще один, тринадцатый, об этом предания, господин Сперанский, молчат. Но был.
– Кто же это, просветите меня?
– Феномен. Тогда это был тот, кого древние греки называли фавном, а христиане – сатаной. Человек с рогами и копытами. Но были разные феномены – и такие, как я. Вы обратили на меня внимание?
– Да, отвечаю, я обратил внимание, – а сам подумал: «Нельзя не обратить. И как ты по свету ходишь?»
– Со временем нас стало много. Мы все буддисты. Мы объединились и помогаем друг другу.
– А при чем же здесь моя Тамара?
– Она тоже феномен.
– Никакого поросячьего хвостика я у нее не обнаружил. И копыт – тоже.
– Поверьте мне, господин Сперанский, она – чудо. У нее глаза, унаследованные от иранской газели.
– Увы, я в них смотрелся когда-то.
– И вы тоже, господин Сперанский, феномен.
– Мутант?
– Мутант, но в хорошую сторону. Сейчас все больше на Земле таких, как вы, господин Сперанский..
– А поподробнее не расскажете, господин Элеф?
Гость посмотрел на часы – нет, не слоновая нога, волосатая ручища.
– В конверте фотографии для вас, – коротко ответил он. – У меня лекция в РГГУ, простите.
Поднялся и откланялся.
– До встречи. господин Сперанский. Обязательно, до встречи. Всего хорошего.
Я даже остановить его не сообразил, угостить. Чем прикажете угощать человека со слоновьим хоботом поперек лица? Водкой? Или они все только саке пьют? Саке у меня в буфете нет и не было никогда. Тем более у него лекция в РГГУ. А говорит, как шпион в кино.
И остался я один с письмом и коробочкой в пустой квартире. Рассказать кому – не поверит. И как он такой по московским улицам ходит? Шарф у него полосатый на шее. Наверное, воротник плаща поднимет и в шарф свой хобот заматывает, чтобы в глаза не бросалось. А на лекции говорит простуженным голосом. Студенты и не к тому привыкли. Пришел феномен, ушел. Как во сне.
Но письмо и коробочка – вот они,