Затем Наумов направился на второй пирс, где шла разгрузка амуниции и зимнего обмундирования. Не успел он заслушать доклад о ходе работ, как с противоположной стороны пирса раздался громовой раскат:
— Наумов, ты что — в три господа бога и небесную мать — зазнался?..
Павел Алексеевич оглянулся. К пирсу приваливал катер, на носу которого возвышалась массивная фигура полковника Трахомова, вооруженного огромным цейсовским биноклем.
— …Вскинул бинокль, смотрю, стоит Наумов в образе порядочного хама! — Он громко загоготал и закончил неожиданно: — С того вечера полюбил тебя и тоскую. Ну, думаю, закончу дела — найду его.
Выпрыгнул на пирс, внимательно посмотрел на Наумова из-под густой заросли бровей:
— Ты что, не рад нашей встрече?
— Ну как же не рад, Матвей Владимирович? Очень рад. Здравствуйте, — приветливо улыбнулся Павел.
— О-о, молодец! Помнишь, как меня звать. Теперь вижу, что рад. А вот я забыл твое имя.
— Павел Алексеевич.
Трахомов сорвал фуражку с головы и трижды стукнул по сединами.
— На всю жизнь запомню, Павел Алексеевич…
Седины не старили его, и если бы не хмурая туча бровей, ему можно было бы дать не больше тридцати пяти.
— Знаешь, все, что я накрутил, навертел, — ут-верж-де-но! По такому поводу дай, думаю, искупаюсь и прокачусь на морской тройке. «И какой русский не любит быстрой езды!» А чтоб один катер казался тройкой — надо, чтобы в глазах троилось. Ха-ха-ха!..
— Поздравляю вас с окончанием планирования операции, — как бы между прочим сказал Павел. — Теперь дело за материально-техническим обеспечением, а это уже работа наша.
Трахомов неожиданно ударил Наумова по плечу:
— Слушай, Паша, поехали со мной в березовую рощу. Такая будет вакханалия — обалдеешь.
Наумов с сожалением отказался:
— Спасибо, Матвей Владимирович, за приглашение, но, увы…
— Ну, бывай здоров. — Трахомов довольно твердой походкой направился к катеру.
…Генерал Домосоенов увидел Наумова в тот момент, когда он переходил улицу, и остановил автомобиль.
— Павел Алексеевич! Садитесь-ка в машину.
— Добрый вечер, Антон Аркадьевич.
— Прошу вас побывать в управлении и распорядиться по поводу одного важнейшего приказа, — озабоченно сказал генерал. — Он в секретной части. Там вас ждут. Я послал за вами, но у вас удивительная способность самому появляться там, где вы непременно нужны.
У Большого дворца генерал вышел из автомобиля.
— Пока я буду в ставке, шофер отвезет вас в управление. Да, позвоните Танюше. Она спрашивала вас.
Наумов поехал в управление. Ему не терпелось поскорее узнать, что содержится в этом «важнейшем приказе».
В управлении его уже ждали. Офицер секретной части принес приказ с резолюцией Домосоенова: «Полковнику Наумову. Незамедлительно к исполнению». Поставлена подпись, дата, часы. Прочел — и задумался. В боевом распоряжении приказывалось отгрузить в Керчь и в Феодосию огромное количество вооружения и боеприпасов. «Вот оно, начинается. Два портовых города. Значит, войска генерала Улагая будут грузиться сразу в двух портах». Наумов знал емкость каждого из них, и ему сразу стало ясно, что готовится к погрузке крупная группировка войск.
«Видимо, это имел в виду Трахомов, когда говорил: „Все, что я навертел, утверждено“. Он знает, но, к сожалению, не носит план в кармане».
Тихий зуммер телефона не сразу привлек его внимание.
— Алло, слушаю вас, — сказал он тоном, в котором ясно слышалось нетерпение крайне занятого человека.
— Павел Алексеевич? — услышал он голос Тани и почувствовал, что его суровая деловитость мгновенно испарилась.
— Да-да, Танечка. Я только что хотел позвонить вам.
— Мне нужно поговорить с вами, Павел Алексеевич. Это очень важно. Вы можете встретить меня?
— Сейчас выхожу.
…Вдоль улицы тянулись желтые пятна газовых фонарей. В небе ярко светились мерцающие россыпи звезд, воздух был напоен солоноватой свежестью моря и ароматом лесных отрогов ай-петринской Яйлы.
Некоторое время они шли молча. Таня сосредоточенно смотрела прямо перед собой, как бы собираясь с мыслями.
Ей хотелось сказать ему прямо, что представился счастливый случай уехать на Северный Кавказ, а потом удрать домой. «Боже мой, папа, наверное, послал запросы во все уголки мира о без вести пропавшей дочери. И если бы он узнал, что его дочь — белогвардейский врач… С ума сойти можно. Бежать, бежать, бежать… Но разве скажешь об этом Павлу Алексеевичу?..»
Она глянула на него сбоку, не поворачивая головы. «Надо решиться и поговорить с ним откровенно. Будь что будет».
— Павел Алексеевич, мне предложили новое назначение на должность эпидемиолога «Армии возрождения»… — растерянно сказала она. — У меня такое состояние… Просто ума не приложу.
«Своего отношения к назначению Таня не выразила, — подумал Павел, — значит, ей важно знать мое мнение. Но как мне важно прежде знать, понимает ли Таня, что отряд, направленный в Россию, никогда не вернется в Крым, а это значит, она возвращается на родину, Советскую родину… Надо подвести ее к этой мысли, пусть она сама сделает выбор». И Павел спросил:
— Вам известно, Танечка, как вы должны добираться в район дислокации этой армии?
— Да, туда через Грузию идет отряд особого назначения.
— Боюсь, что этот путь будет вам не под силу.
Таня остановилась. В ее взгляде отразилось смятение.
— Судите меня, Павел Алексеевич, как вам угодно, но я здесь человек случайный и прихожу в ужас от того, что творится: врываются в дома, грабят, насилуют, вешают, стреляют и стреляются. Это агония обреченных, об этом говорят даже генералы. Я больше не могу да и не хочу здесь оставаться.
— Значит, надо ехать на Северный Кавказ.
— На Кавказ?.. — недоверчиво переспросила Таня. — Но ведь вы сами сказали: «не под силу»… Конечно — это дорога на войну, а я женщина, а не солдат…
Таня вдруг быстро пошла вперед. Павел взял ее под руку и осторожно придержал.
— Успокойтесь, Танечка, каждый человек выбирает сам для себя крестный путь, если он, разумеется, не избранник господа…
— Ах, не о том мы говорим, Павел Алексеевич, — огорченно продолжала она. — Какую дорогу выбрать? Словно в сказке на перекрестке… Но ведь жизненный путь зависит не только от того, по какой дороге, но и с кем идешь. Если идешь с правильным и сильным человеком, то рано или поздно, но обязательно выйдешь на верный путь… Не скрою, Павел Алексеевич, у меня была надежда.
От обиды и горечи у нее перехватило горло, она не могла говорить.
Павел взял ее за плечи, остановил: