По причине этого сословного несходства большая часть высшего духовенства, за немногими исключениями, чуждались архимандрита Игнатия. Они объясняли его поведение гадательно, с самой неблаговидной стороны: духовные совершенства человека объясняли страстными движениями падшего естества, его духовную свободу, его прямоту считали гордостью, более, оскорбительной дерзостью, его внешнюю обстановку, его сдержанное обхождение и изящный во всем вкус, эти видимые выражения сословного навыка, называли тщеславием и роскошью, строгую дисциплинарность порядков, это наследие военной школы, странным нововведением.
Нерасположение митрополита Антония к архимандриту Игнатию не было тайной для всех его окружающих. Зависть работала, чтобы разжечь это настроение петербургского владыки. Отовсюду строились ковы, везде искали потемнить, очернить доброе имя архимандрита, чему немало благоприятствовало то, что в пустыне в это время были кроме настоятеля еще два Игнатия, из них тогда особенно заметен был Игнатий, прозванный в обители «большим»,[111] наместник пустыни, впоследствии архимандрит и настоятель Никандровой пустыни Псковской губернии.
Владея сильным тенором, с необыкновенно благообразной наружностью, он был весьма благолепен в богослужении, и, как человек умный, ловкий, бойкий от природы, имел способность снискивать благорасположение людей вообще. В новоначалии своем он нес послушание старшего келейника при архимандрите, где сделался известен всем, посещавшим настоятеля, что и облегчило ему впоследствии, когда он был возведен на степень священнослужащего и наместника, поддержать и распространить свои знакомства.
В обществе смешали лица и все, говоренное об Игнатии наместнике, приписывали Игнатию архимандриту. Злобная молва работала в своем духе осуждения и клеветы, а делатель заповедей Евангельских не позволил себе ни действий, ни слов, коими бы ему всегда было легко оправдать себя.
По инициативе митрополита Антония в Синоде был составлен протокол о переводе настоятеля Сергиевой пустыни архимандрита Игнатия настоятелем же в Соловецкий первоклассный ставропигиальный монастырь, чтобы под видом возвышения выслать его из Петербурга как лицо, подающее повод к соблазну. Архиепископ Псковский Гедеон[112], бывший тогда на чреде в Синоде, остановил это предприятие, говоря: «Мы хотим похвалу и украшение нашего монашества сослать по каким — то земным изветам и, подобно Синедриону, приговорить праведного к казни за то, что он по отношению к нам действует несогласно с нашими понятиями, не ждет нас по несколько часов в прихожей, когда не застанет дома, и делает тому подобные оскорбления нашему понятию о нашем достоинстве, понятию, которое не сходится с его понятиями о его обязанностях относительно нас». Этот протест преосвященного Гедеона повлиял, и постановления не состоялось.
Другая причина нерасположения духовенства к архимандриту Игнатию заключалась в несходстве научного образования, от которого зависят понятия, взгляды, убеждения, образ мыслей и весь строй как умственной жизни, так и самой деятельности внешней. Получив образование в светском учебном заведении и затем перейдя к самостоятельному изучению святоотеческих писаний в монастырском уединении при деятельной монашеской жизни, архимандрит Игнатий отделялся от собратий своих в ученом духовенстве своей богословской научностью. Она вся основывалась у него на опытном знании аскетической жизни и отчасти проникалась началами светской учености, именно физико — математическими. Ни физика, ни математика не входили еще тогда в программы духовных образовательных учреждений.
Строго держась православного направления, архимандрит Игнатий твердо исповедовал, что Слово Божие, писанное по внушению Святого Духа, должно быть и объясняемо людьми, обновленными действенной благодатью Святого Духа, каковы были святые отцы православного Востока, а потому совершенно отвергал самовольные толкования, исходящие из душевного разума всех инославных писателей о предметах богословских. Причем, понятия его о некоторых религиозных предметах, заимствованные из опытного аскетического учения святых отцов Востока, отличались материализмом, свойственным уму, развитому в изучении естественных наук и просвещенному собственным аскетическим опытом, и чуждые уму идеалиста — мечтателя, не привыкшего свои понятия о предметах проверять или подчинять законам, указываемым положительной, точной наукой. Отсюда происходит то неприязненное отношение, какое существует между естественнонаучными воззрениями и отвлеченно философскими.
Сравнивая те и другие, составитель «Аскетических опытов» говорит: «Естественные науки непрестанно опираются на вещественный опыт, им доказывают верность принятых ими теорий, которые без этого доказательства не имеют места в науке. Философия лишена решительного средства к постоянному убеждению опытом… Какой дан в философии простор произволу, мечтательности, вымыслам, велеречивому бреду, нетерпимым наукою точною, определенною! При всем том философия обыкновенно очень удовлетворена собою».[113]
Поэтому, если богослов — математик в основу своего суждения берет, например, геометрические аксиомы, то ум его зиждет свою систему, как бы по чертежам, согласно со всеми научными истинами, и его положения и выводы, в целом своем, тождественны с их началами — иначе он не может рассуждать, посторонние же суждения, опровергающие такие выводы, по кажущейся несообразности с понятиями произвольными, мечтательными, будут всегда неточны, погрешите льны против истин научных. Спорные мнения здесь происходят, главным образом, от неудобоприемлемости математических истин для незнакомых с математикой.
Вследствие такого несходства в научном образовании вообще и в богословском в частности, было недоверие в значительной массе ученого духовенства к сочинениям архимандрита Игнатия как не сходящимся с духом академической образованности, несмотря на их чисто православный характер.
По распоряжению высших лиц духовенства было приказано цензорам духовным так исправлять сочинения, которые будет представлять архимандрит Игнатий, чтобы отбить у него охоту отдавать в печать свои духовные творения. Это распоряжение было сделано по поводу вышедшей из печати брошюры его «Чаша Христова»[114]. Она разошлась моментально — платили под конец по десяти рублей за экземпляр, но второго издания уже не было возможности сделать по причине цензурных исправлений, исказивших статью неузнаваемо. Об этом распоряжении духовного начальства цензор архимандрит Аввакум сказывал в интимном кругу, оправдываясь в ответ на вызванные по этому поводу укоризны. С трудом, при личном старании Сенковского, прошли тогда две статьи, напечатанные в его журнале «Библиотека для чтения»: «Иосиф Прекрасный» и «Валаамский монастырь[115]. Затем долгое время все труды архимандрита Игнатия ходили в рукописях между лицами, пользовавшимися его духовными советами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});