желания это делать.
Тот, кто находится одновременно с ней в офисе, еще может избежать скандалов и грубостей, нужно просто как можно меньше попадаться ей на глаза, по возможности обходить ее. А вот вытерпеть нашу Бастинду, к примеру, целый рабочий день, да еще наедине… на такое, пожалуй, способна только я. Правда, в последнее время стало гораздо лучше, зря наговаривать не стану.
Очевидно, Ромуальдыч переоценил свои силы, и теперь терпение его на исходе.
Он молча провел меня по лестнице в подвальное помещение, где мы всегда пили чай. Однако на столе не было чашек, валялись там какие-то бумаги и пахло лекарствами.
Ну да, именно так пахнет иногда в нашей квартире, когда мама пытается уверить меня, что я доведу ее своим поведением до сердечного приступа. Разумеется, это все делается на публику, то есть мама устраивает театр одного актера и одного зрителя, то есть меня. Она демонстративно держится за сердце и пьет какие-то капли.
Поскольку я твердо знаю, что сердце у нее здоровое (подсмотрела в ее медкарте), а нервы вообще как канаты, то просто делаю вид, что ничего не понимаю. Маме очень быстро надоедает считать себя больной, и она убирает капли подальше.
Так вот, сейчас в комнате пахло такими каплями, из чего я сделала вывод, что ничего особенного не происходит. Но вид Ираиды Павловны, лежащей на диванчике, меня не обрадовал.
Во-первых, я никогда в жизни не видела ее лежащей. И никто из коллег не видел. Во-вторых, она была здорово бледная. Просто до синевы. Но, возможно, так только казалось, потому что лицо ее я видела в необычном ракурсе.
– Вот только не надо ахать и охать! – поморщилась Ираида, увидев меня. – И суетиться не надо.
Вот клянусь вам, что я не то что ахнуть – и шагу вперед сделать не успела, а уж суетиться и подавно.
– Что-то ей нехорошо… – проговорил Ромуальдыч неуверенным голосом.
– Со мной все в порядке! – Ираида сделала попытку сесть, но поморщилась и плюхнулась обратно на диван, а я поняла, что здесь явно не мамин случай, а что Ираиде и правда плохо.
– Скорую вызывали?
– Какое там! – Ромуальдыч отвернулся. – Она и слышать не хочет, да к тому же скорая сюда и не приедет, потому что у дома адреса официального нету… – Он отвернулся.
– Я домой поеду, отлежусь! – Ираида сказала это твердо.
То есть ей казалось, что твердо, но я-то прекрасно знаю, как звучит ее голос, когда она в хорошей форме. Однако и спорить с ней – себе дороже обойдется.
– Но за руль вы не сядете! – твердо сказала я. – Об этом и речи не может быть! Такси вызовем!
– Точно, машину здесь, во дворе, оставьте, ничего с ней не случится, – поддакнул Ромуальдыч.
Я решила взять с собой лампу, потому что очень не хотела с ней расставаться. Ну да, я подсела на эту лампу, если честно. Мне уже не хватало этих видений, странных фигур, плывущих по стенам, незнакомого экзотического запаха.
В конце концов, кому от этого плохо? Пока от видений была только польза. Я спасла Ираиду, я спасла Орловского, в конце концов, я спасла собственную мать! Кстати, как она там, удалось им поладить с Орловским или нет? Хотелось бы, чтобы все было хорошо, уж больно симпатичный мужчина…
Я быстро смоталась в соседнюю комнату, завернула лампу в те же самые пожелтевшие старые газеты и сунула в пакет с логотипом нашего офиса. Отвезу ее домой, с мамой проведу строгую беседу, а больше никто лампу не тронет – Белоглазый злодей мертв.
То есть я уверена, что, падая с такой высоты, он расшибся насмерть. А если не насмерть, то наверняка переломал себе все конечности и умер там, в подземелье, без помощи.
Я прислушалась к себе и поняла, что совершенно спокойна по этому поводу.
Такси прибыло быстро, мы погрузили туда Ираиду вместе с ее огромным портфелем.
– Я с вами поеду! – заявила я, прежде чем она собралась прощаться. – И не спорьте!
Она так удивилась моему тону, что промолчала.
Дом у нее был новый, в подъезде чисто, лифт двигался мягко и бесшумно. Мы не встретили никого из соседей, и это было хорошо, поскольку что-то мне подсказывало, что с соседями при ее характере наша Бастинда не слишком ладит.
При выходе из лифта Ираида покачнулась и едва не упала, так что мне пришлось взять из ее рук ключи и самой открыть дверь.
В прихожей было просторно и чисто, не стояло ничего лишнего, только на вешалке валялась черная меховая шапка. Это летом-то? Моль же поест.
Не то чтобы я такая аккуратная хозяйка, но мама отчего-то боится моли больше всего на свете, она бесконечно перетряхивает зимнюю одежду, перекладывает ее пакетиками с лавандой, а также сухими корочками апельсина, вешает в шкаф такую круглую деревянную штуку, в которую наливается душистое масло – в общем, ведет с молью борьбу не на жизнь, а на смерть.
Надо сказать, победа всегда на ее стороне.
Ираида тяжело опустилась на пуфик, так что я, несмотря на ее яростное сопротивление, сама расшнуровала ее кроссовки.
– Так, а теперь пойдемте потихонечку, приляжете… – Мы двигались вперед черепашьим шагом.
Квартира была большая и очень просторная, то есть не было почти никакой мебели. В спальне только кровать, простой письменный стол, жалюзи на окне, а другая стена была занята встроенными шкафами. Что ж, просто и удобно… И никаких фотографий и картинок на стенах, а также никаких безделушек на подоконнике, никаких журналов на тумбочке возле кровати.
Представив себе Бастинду, читающую на ночь дамские журналы, я фыркнула. Правда, тут же устыдилась, потому что слишком тяжело опиралась она на мою руку, похоже, и правда ей плоховато.
Покрывало на кровати было дорогущее, плотное и стеганое, мама называет такие зимними.
И еще оно совершенно не подходило к цвету стен и к жалюзи. Уж таким-то вещам мама с ее вкусом смогла меня научить.
– Ираида Павловна, – я загнула покрывало и помогла ей лечь, затем подложила вторую подушку и расчесала сбившиеся волосы с пробивающейся у корней сединой, – может, вам чаю или водички?
– Ага… – с трудом проговорила она, – только… сквозняк, ты дверь закрыла? Трюша, Трюша…
О чем это она? Неужели заговаривается? Это плохо.
Чтобы ее успокоить, я пошла в прихожую, проверила дверь и, услышав сбоку какое-то шипение, осмотрелась. И каково же было мое удивление, когда меховая шапка на вешалке пошевелилась и показались два зеленых глаза!
Потом вытянулась одна когтистая лапа, потом другая, и огромный котище