трудовой народ!..
– Чем вы тогда, товарищ Бешанов, занимались – дело прошлое. Но вниманием своим не обделяли вы не только лишь богатых. Разбойничали и грабили всех, кто под руку подвернется.
– Заткнись! – Бешанов подскочил к ней, замахнулся. Ирина Ивановна ловко уклонилась, Йоська потерял равновесие, чуть не упал.
– Осторожнее, товарищ, не споткнитесь. Лучше сядьте где сидели.
Голос её звучал просто нечеловечески ровно и спокойно.
– Сядьте и, поскольку вы сейчас за секретаря, записывайте мои показания.
Бешанов опешил. Недоумённо уставился на Ирину Ивановну.
– Вам что-то непонятно, товарищ? – вежливо осведомилась она. – Садитесь, перо возьмите, да получше, чтобы бумагу не рвало. – Ирина Ивановна словно пыталась втолковать какие-то элементарные вещи нерадивому ученику. – Пишите, а я вам расскажу всё, что знаю, о подпольной белогвардейской организации в штабе Южного фронта.
Йоська только и мог, что хлопать глазами.
– Так признаешься, значит, контра? – наконец выдавил он, но вышло это совсем без того напора, что нужно.
– В чём? – удивилась Ирина Ивановна.
– Не нудись тут! Признаешься, что на беляков работала?
– Разумеется, нет, – холодно сказала товарищ Шульц. – Вы меня плохо слушаете, товарищ Иосиф. Волнуюсь, что вы неправильно запишете мои показания, могущие иметь критическое значение для спасения ситуации на фронте!
Бешанов, похоже, так растерялся, что и в самом деле послушно взял бланк допроса с колонтитулом «Харьковская ГубЧК» и обмакнул перо.
– Пишите. – Ирина Ивановна, благо не была связана, прошлась взад-вперёд перед столом. – Протокол допроса свидетельницы Шульц Ирины Ивановны, заместителя начальника оперативного отдела штаба Южного фронта, по делу о контрреволюционной шпионской организации в вышеупомянутом штабе… Написали? Да не торопитесь, кляксу посадите. Да, и без «ятей» пишите, и без «еров», согласно революционному правописанию. С новой строки: будучи опрошена… да-да, именно «опрошена», комполка Шульц сообщила следующее…
Она говорила размеренно и чётко, словно диктуя своим кадетам. И Бешанов, похоже, настолько оторопел, что какое-то время послушно записывал всё, что ему говорили, молча и старательно скрипя пером.
– Бывший командующий фронтом Сиверс, проводя двурушническую политику, разваливал работу штаба, игнорировал требования правил секретного делопроизводства, заводил любовниц из числа вспомогательного персонала. Развал работы штаба выразился в следующем: работа с донесениями не велась, подаваемые командующему фронтом сводки оставались не прочитаны…
– Это почему? – искренне удивился Бешанов.
– Потому что каждый ответработник штаба, получив от меня секретную сводку, обязан был расписаться на ней, после чего вернуть в архив. Мои слова очень легко проверить, достаточно поднять подшитые мной документы. На них есть подписи товарищей Егорова, Якира, других; но подписей Сиверса вы там найдёте очень мало. Из чего следует, что Рудольф Сиверс сводки если и читал, то крайне нерегулярно.
– Ну, он же мог просто не расписываться, – как-то не слишком уверенно возразил Бешанов.
– Не могу знать, товарищ. А только правила ведения подобной документации писаны кровью, как и боевые уставы. Есть подпись – значит, ответработник с разосланным документом ознакомлен. Нет подписи – значит, нет. Сиверсу эти правила были прекрасно известны.
– Но зачем ему это? – продолжал недоумевать Бешанов. Он и не заметил, что дал себя втянуть в эту странную игру. – Зачем нужно было не читать… ну, или не подписывать сводки?
– Командующий фронтом, – внушительно сказала товарищ Шульц, – задаёт правила работы штаба. Если работа организована чётко, то столь же чётко принимаются и решения. И другие краскомы в штабе тянутся за командующим, подражают ему. Если он – деловит, собран, требует исполнительской дисциплины – то штаб работает как хорошие часы. А если нет – то и командиры расслабляются. Тут недочитал, там недосмотрел, здесь оставил на завтра, а завтра вообще позвал к себе смазливую машинисточку и двери кабинета надолго запер. Девушек я не виню – времена тяжёлые, иная и за пару фильдеперсовых чулок согласится.
– Так, значит, Сиверс разваливал работу штаба, не читая сводки? Или читая, но не подписываясь?
– Я просто привела пример. Развал работы выражался также в постоянных задержках документации, всё происходило крайне медленно, командиры лишены были инициативы, все решения принимал только и исключительно Сиверс, который, гм-гм, частенько бывал очень занят диктовкой, как я только что вам рассказала. Человеку невоенному это может показаться пустяками, но на войне пустяков не бывает. Так, комфронта санкционировал отправку боевых частей в район станицы Вёшенской для проведения хлебозаготовок. Я лично была свидетелем того, как Сиверс грозился всех «нагаечников» отправить «в Дон, раков кормить».
– Ну и что же тут не так?
– А то, товарищ Бешанов, что тем самым Сиверс сознательно спровоцировал колеблющие массы середняческого казачества на бунт, на мятеж, на то, чтобы ударить нам в тыл. Беляки были за это ему более чем благодарны. В результате этой предательской деятельности Сиверс получил прекрасный предлог оттянуть с фронта ещё больше опытных, обстрелянных частей, чем, разумеется, лишь облегчил белым прорыв нашей обороны.
– Но-но! Я сам там был, директиву о расказачивании выполнял! – вскинулся Бешанов. – Хлеб собирал!
– Вы выполняли приказы, отданные заговорщиками! – отчеканила Ирина Ивановна. – Ибо нити заговора тянутся куда выше, в сам Петербург! Посмотрите сами, товарищ Иосиф, – хлеб вы собрали, да. Жёсткими мерами, но собрали. А теперь все места эти – под белыми, и казаки, что могли бы все воевать на нашей стороне, влились в ряды Добровольческой армии. Кому от этого стало хорошо? Нам? На всю огромную Россию хлеба, собранного вашим отрядом, не хватит. И тот факт, что приказы вы эти получили не от Сиверса, говорит о том…
– Я их получил от самого товарища Троцкого!
– Товарищ Троцкий, бесспорно, действовал из самых лучших, революционных побуждений. Но разве он вам сам подробно рассказал, как надлежит действовать? Он ведь вас отправил выполнять директиву о расказачивании, так?
– Так…
– А смысл директивы был искажён на местах. Искажён агентами царской охранки. Им был просто необходим мятеж в нашем непосредственном тылу, жизненно важен! Без Вёшенского мятежа не случилось бы прорыва фронта, и белые не продвинулись бы так далеко на север.
Бешанов помолчал, растерянно крутя перо в пальцах. Заметил, что выпачкал их чернилами, раздражённо бросил.
– Это всё разговоры какие-то, – сказал он как бы со злобой, но вышло чуть ли не жалобно. – А мне факты нужны. Факты по белогвардейской организации. Пока что у нас одни лишь неподписанные сводки…
– Будут и факты, – пообещала Ирина Ивановна. – Вы готовы записывать, товарищ Бешанов?..
Александровцы шли почти строго на закат, и на кратких, очень кратких привалах Петя Ниткин исполнял очень нравившуюся бывшим кадетам странную песню со словами «нынче по небу солнце нормально идёт, потому что мы рвёмся на запад!»[3], на вопрос, чьи это стихи, – отговаривался, что сам это услышал «на станции».
И